Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Рождение поэта. Сост. Л.Мнухин, Л.Турчинский - М.: Аграф, 2002, 352 с. Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. Сост. Л.Мнухин, Л.Турчинский - М.: Аграф, 2002, 336 с.

Вышли в свет две из запланированных трех книг воспоминаний о Марине Цветаевой. Что представляют из себя такие сборники - известно. Мемуаристы через несколько десятков лет путают даты и детали, вроде цвета глаз описываемого лица: у Цветаевой они получаются то зеленые, то серые, то карие. И сама Марина Ивановна предстает то мужеподобной, то женственной и т.д. Иные авторы знают свой грех и признаются в нем, кто кокетливо, кто простодушно: "Здесь говорят, что я, оказывается, в чем-то помогал Цветаевой, устраивал ее вечер. Ничего этого я абсолютно не помню" (Алексей Эйснер). А иные, как, например, Марк Слоним, литературный редактор пражской газеты "Воля России", напротив, помнят о своей помощи многое.

Биография Цветаевой известна - нет нужды повторять ее здесь. Творческий путь - удел литературоведов, а к воспоминаниям обращаемся мы, чтобы узнать поэта в жизни, неизвестно, правда, зачем. Вряд ли для того, чтобы что-то понять, потому что, читая мемуары, неизменно понимаешь одного только мемуариста. Поэтому, наверное, составители сборника поставили на первое место "за целостность образа" воспоминания Ариадны Эфрон, в которых дочь вполне сознательно уходит в тень своей матери. Более бесхитростны в этом смысле и скромные воспоминания гимназических подруг, в которых Цветаева неоригинально сравнивается с экзотической птицей, и сменяющий их изысканный слог историка искусств Николая Еленева, сравнившего поэта с изображением пажа на ватиканской фреске "La Messa di Bolsena". Словом, как и положено, образ поэта дан в развитии, но ведь нелепо требовать, чтобы он был чеканным. Тем более что некоторые общие моменты присутствуют. Так, например, всем известно, что Марина Ивановна носила простые одежды, предпочитала браслеты из серебра и была никудышной хозяйкой. Ее противоположность быту была фантастической, а в иных случаях и ужасной, о чем - в мемуарном очерке Альшуллера, носящем интригующее название "Марина Цветаева: воспоминания врача".

Вспоминают и о том, что Цветаева подчас влюблялась не в человека, а в созданный ею самой мираж, и впоследствии, сталкиваясь с реальностью, горько разочаровывалась. Нам, любопытным читателям мемуаров, такое разочарование, разумеется, не грозит, и мы вольны вообразить себе Цветаеву какой угодно, благо, что те же мемуары прекрасно этому способствуют.

В дневниковой записи писательницы Христины Кротковой, помещенной во второй книге, есть простые и грустные слова: "Пуще всего нельзя знакомиться со знаменитостями (а хочется, все надеешься, что они интереснее обыкновенных людей). Иллюзии всегда терпят крушение при соприкосновении с действительностью, а редко кто обладает счастливым даром любить действительность".

П.Г. Антокольский: «Мне выпало счастье встретить и узнать Марину Цветаеву и подружиться с нею на самой заре юности, в 1918 году. Ей было тогда двадцать шесть - двадцать семь лет, мне двадцать два - двадцать три года: юношеская пора совпала с ранней зарёй нашего общества и нашей поэзии...

Марина Цветаева - статная, широкоплечая женщина с широко расставленными серо-зелёными глазами. Её русые волосы коротко острижены, высокий лоб спрятан под чёлку. Тёмно-синее платье не модного, да и не старомодного, а самого что ни на есть простейшего покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто в талии широким жёлтым ремнём. Через плечо перекинута жёлтая кожаная сумка вроде офицерской нолевой или охотничьего патронташа - и в этой не женской сумке умещаются и сотни две папирос, и клеёнчатая тетрадь со стихами. Куда бы ни шла эта женщина, она кажется странницей, путешественницей. Широкими мужскими шагами пересекает она Арбат и близлежащие переулки, выгребая правым плечом против ветра, дождя, вьюги, - не то монастырская послушница, не то только что мобилизованная сестра милосердия. Всё её существо горит поэтическим огнём, и он даёт знать о себе в первый же час знакомства.

Речь её быстра, точна, отчётлива. Любое случайное наблюдение, любая шутка, ответ на любой вопрос сразу отливаются в легко найденные, счастливо отточенные слова и так же легко и непринуждённо могут превратиться в стихотворную строку. Это значит, что между нею, деловой, обычной, будничной, и ею же - поэтом разницы нет. Расстояние между обеими неуловимо и ничтожно».

И.Г. Эренбург: «Марине Ивановне Цветаевой, когда я с нею познакомился, было двадцать пять лет. В ней поражало сочетание надменности и растерянности: осанка была горделивой - голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие - Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку. Она казалась не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком.

В одном стихотворении Цветаева говорила о своих бабках: одна была простой русской женщиной, сельской попадьёй, другая - польской аристократкой. Марина совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, высокомерность и застенчивость, книжный романтизм и душевную простоту».

M.Л. Слоним: «Марина Ивановна была чрезвычайно умна. У неё был острый, сильный и резкий ум - соединявший трезвость, ясность со способностью к отвлечённости и общим идеям, логическую последовательность с неожиданным взрывом интуиции. Эти её качества с особенной яркостью проявлялись в разговорах с теми, кого она считала достойными внимания. Она была исключительным и в то же время очень трудным, многие говорили - утомительным, собеседником. Она искала и ценила людей, понимавших её с полуслова, в ней жило некое интеллектуальное нетерпение, точно ей было неохота истолковывать брошенные наугад мысль или образ. Их надо было подхватывать на лету, разговор превращался в словесный теннис, приходилось всё время быть начеку и отбивать метафоры, цитаты и афоризмы, догадываться о сути по намёкам, отрывкам».

Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший - сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!

Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) - русская поэтесса, прозаик, переводчица, одна из крупнейших поэтов XX века. Цветаева - поэтесса трагического склада, трагической судьбы, она осталась в истории русской литературы «одиноким духом». Романтический максимализм, обреченность любви, неприятие повседневного бытия - основные темы ее поэзии. «Более страстного голоса в русской поэзии XX века не звучало», - сказал о Марине Цветаевой Иосиф Бродский. Ее произведения не ценились советским режимом. Литературная реабилитация Цветаевой началась лишь в 1960-х гг. Цветаева со всей своей непросто сложившейся судьбой, со всей яркостью самобытного дарования по праву вошла в русскую поэзию XX века. «Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед…», - писала Цветаева в одном из ранних стихотворений. И предсказание это сбылось. «Думается, - писал один из исследователей ее творчества, - Марина Цветаева нашла, наконец, свое время. Именно сегодняшние читатели - ее настоящие современники».

Читать в библиотеке ЛитРес *

Фрагменты биографии и творчества

Марина Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 г. в Москве, в день, когда православная церковь празднует память апостола Иоанна Богослова.

Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.

Ее отец, Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств. Мать, Мария Мейн, была талантливой пианисткой, ученицей Николая Рубинштейна, происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи. Умерла она в молодом возрасте в 1906 г., воспитание дочерей Марины и Анастасии и их сводного брата Андрея легло на плечи ответственного и беззаветно их любившего отца, который знакомил детей с классической отечественной и зарубежной литературой, искусством. Иван Владимирович поощрял изучение европейских языков, следил за тем, чтобы все дети получили основательное образование.

С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров...
Наш корабль не в добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!
Все бледней лазурный остров-детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!

Жили Цветаевы в своем уютном московском особняке; лето проводили на даче в Тарусе, в Подмосковье, иногда совершали заграничные поездки. Юность Марины Цветаевой была проникнута особой духовной атмосферой. Начав образование в Москве, она продолжила его в Лозанне и Фрейбурге. В 16 лет Цветаева осуществила самостоятельную поездку в Париж, где прослушала в Сорбонне курс старофранцузской литературы.

Писать стихи Марина Цветаева начала уже в шестилетнем возрасте, причем на трех языках: русском, французском и немецком. В восемнадцать лет она выпустила в 1910 г. на свои собственные деньги первый сборник стихов под названием «Вечерний альбом», в который были включены в основном произведения, написанные за ученической партой. В период с 1912 по 1913 гг. вышли еще два сборника: «Волшебный фонарь» и «Из двух книг», изданные при содействии друга юности Цветаевой Сергея Эфрона, за которого она вышла замуж в 1912 г. В сентябре того же года у Марины и Сергея родилась дочь Ариадна (Аля).

Анализируя ранние стихотворения Цветаевой, критики отмечают, что для нее не существовало объектов для подражания, эталонов - всех высот автор достигла за счет своей неповторимой индивидуальности. Марина Цветаева была действительно «не с теми, не с этими, не с третьими, не с сотыми… ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей… без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже чем собака…» - так писала она Ю. Иваску в 1933 г. Она была с «Байроном, с Пушкиным, с Гейне, с поэзией, с душой…». Она была «с Рильке - без Рильке, с Пастернаком - без Пастернака, то есть с ними-поэтами, но не всегда с ними-людьми…». Ее первые сборники были одобрены в поэтических кругах. Творчество юной поэтессы привлекло к себе внимание знаменитых поэтов - Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина, Николая Гумилева. В этом же году Цветаева написала свою первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова».

Октябрьскую революцию Цветаева не приняла, видя в ней «восстание сатанинских сил». Нелепо обвинять Цветаеву и за «неучастие» в событиях страны и за полное нежелание быть борцом. «Все окна флагами кипят. Одно - занавешено». Как отмечает поэтесса Татьяна Смертина: «Это не уход в себя - а мучительное, гениальное умение видеть нынешний день сверху (через время)».

Послереволюционные годы и годы Гражданской войны оказались для Цветаевой очень тяжелыми. Сергей Эфрон служил в рядах Белой армии.

Марина с дочерьми Алей и Ирочкой, которая родилась в 1917 г., жила в Москве. Близкие уговорили Цветаеву отдать дочерей в приют в Кунцево - на время, конечно. Главный резон был, что там топят и кормят. Необходимо было пережить наступающую зиму 1919-1920гг., и было очевидно, что Цветаева не в состоянии обогреть и прокормить детей. Она понимала это яснее других и в середине ноября 1919 г. отдала их в приют. От рождения слабая и болезненная Ирочка Эфрон умерла там зимой 1920 г. от голода.

В эти трагические годы она старается отрешиться от реальности и уйти в творчество. Пишет цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению, а также романтические пьесы «Метель», «Фортуна» и др., создает поэмы «Егорушка», «Царь-девица» и «На красном коне».

Муж Цветаевой С. Я. Эфрон, пережив разгром Деникина, стал студентом Пражского университета. В мае 1922 г. Цветаевой с дочерью Алей разрешили уехать за границу - к мужу. Сначала они недолго жили в Берлине, затем три года в предместьях Праги. В Чехии написаны знаменитые «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные Константину Родзевичу. В 1925 г. после рождения сына Георгия семья перебралась в Париж. Большинство из созданного Цветаевой в эмиграции осталось неопубликованным. В 1928 г. в Париже выходит последний прижизненный сборник поэтессы - «После России», включивший в себя стихотворения 1922-1925 гг. Позднее Цветаева напишет об этом так: «Моя неудача в эмиграции - в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху - там, туда, оттуда…». В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания, успехом пользовалась ее эссеистская проза. Она заняла основное место в творчестве Цветаевой 1930-х гг. В это время изданы «Мой Пушкин», «Мать и музыка», «Дом у Старого Пимена», «Повесть о Сонечке», воспоминания о Максимилиане Волошине, Михаиле Кузмине, Андрее Белом и др. Современники отмечали, что стихи Марины Цветаевой сложны для восприятия, проза куда понятнее и глубже. Она с первых слов, с первых строк очаровывает, завораживает: перед читателем разворачивается музыкально-поэтическое полотно воспоминаний, критических замечаний, дневниковых записей. То, что не выплеснулось в стихи, высказалось в прозе, а так как в основе того и другого лежат биографические факты, мы сталкиваемся с необычным явлением: Марина Цветаева рассказала о времени и о себе языком поэзии и прозы, и эти два жанра органично дополняют друг друга.

Летом 1939 г. Марина Цветаева вслед за мужем и дочерью вернулась в СССР. Вскоре муж и дочь были арестованы, сестра Анастасия оказалась в лагере. С началом войны она с сыном была эвакуирована в Елабугу. Здесь доведенная до отчаяния, измученная глубочайшей депрессией, вызванной одиночеством, нуждой и многими несчастьями, обрушившимся на нее, 31 августа 1941 г. Марина Ивановна покончила жизнь самоубийством. Была похоронена на Петропавловском кладбище в Елабуге, но точное место ее могилы до сих пор никому неизвестно. Ее сестра Анастасия поставила в той части кладбище табличку с надписью о том, что где-то здесь в этой стороне похоронена Цветаева. В 1990 г. Алексей II дал благословление на то, чтобы отпеть Цветаеву, хотя у православных отпевать самоубийц запрещено.

Памятный камень в Тарусе. В эмиграции она написала: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов поставили, с тарусской каменоломни, камень: “Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева“».

Предсмертная записка Цветаевой сыну:

«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

Сергей Эфрон об этом уже не узнал - он был расстрелян 16 августа 1941 г., погиб на две недели раньше Марины. Дочь Ариадна была арестована в 1939 г., была реабилитирована в 1955 г. за отсутствием состава преступления. Вернулась в Москву. Жилплощадь ей не была предоставлена; вместе с огромным архивом матери она ютилась в крохотной комнатушке коммунальной квартиры. Подготовила к печати издания сочинений матери. Была хранительницей ее архива, оставила воспоминания, опубликованные в журналах «Литературная Армения» и «Звезда». Много работала над стихотворными переводами, в основном с французского. Писала оригинальные стихи, опубликованные только в 1990-е гг. Скончалась Ариадна Сергеевна Эфрон в тарусской больнице от обширного инфаркта в 1975 г.

Сын Георгий погиб на войне в 1944 г. Осталась краткая запись в книге учета полка: «Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7.7.44 г.». Вот и все, что известно о его кончине. Прожил 19 лет! За неделю до своей гибели Георгий писал с фронта своим тетушкам: «Дорогая Лиля и Зина! 28-го получил Вашу открытку и обрадовался ей чрезвычайно... Письма на фронте очень помогают, и радуешься им несказанно как празднику... Кстати, мертвых я видел первый раз в жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая и М. И….». Мур, по воспоминаниям современников, был светлой и сильной личностью, время оборвало его взлет, он ничего не успел. Во многих статьях исследователей жизни Цветаевой, по мнению ряда критиков, бытует очень жестокое и неверное досужее рассуждение: будто бы Георгий был так сердит на мать, что не пожелал ее видеть умершую, проститься с ней. Но из последнего письма Мура четко видно - он просто боялся ушедших из жизни, а увидеть неживой свою мать - это было свыше его сил, она так и осталась в его юной памяти - живой!

Борис Пастернак « Памяти Марины Цветаевой»

…Что делать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть.
В молчаньи твоего ухода
Упрек невысказанный есть.
Bсегда загадочны утраты.
В бесплодных розысках в ответ
Я мучаюсь без результата:
У смерти очертаний нет.
Тут все - полуслова и тени,
Обмолвки и самообман,
И только верой в воскресенье
Какой-то указатель дан…

Современники о Марине Цветаевой

- Марина Цветаева - статная, широкоплечая женщина с широко расставленными серо-зелеными глазами. Ее русые волосы коротко острижены, высокий лоб спрятан под челку. Темно-синее платье не модного, да и не старомодного, а самого что ни на есть простейшего покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто в талии широким желтым ремнем. Через плечо перекинута желтая кожаная сумка вроде офицерской нолевой или охотничьего патронташа - и в этой не женской сумке умещаются и сотни две папирос, и клеенчатая тетрадь со стихами. Куда бы ни шла эта женщина, она кажется странницей, путешественницей. Широкими мужскими шагами пересекает она Арбат и близлежащие переулки, выгребая правым плечом против ветра, дождя, вьюги, - не то монастырская послушница, не то только что мобилизованная сестра милосердия. Все ее существо горит поэтическим огнем, и он дает знать о себе в первый же час знакомства .
Павел Антакольский

- В ней поражало сочетание надменности и растерянности: осанка была горделивой - голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие - Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку. Она казалась не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком. В одном стихотворении Цветаева говорила о своих бабках: одна была простой русской женщиной, сельской попадьей, другая - польской аристократкой. Марина совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, высокомерность и застенчивость, книжный романтизм и душевную простоту.
Илья Эренбург

Из стихов Марины Цветаевой

Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти -
Тем гроб и нагробные плиты...
- В купели морской крещена - и в полете
Своем - непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня - видишь кудри беспутные эти? -
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена - веселая пена -
Высокая пена морская!

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче - всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Все жаворонки нынче - вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слезы ей - вода, и кровь -
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
Вчера еще - в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала - копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал - колесовать:
Другую целовать», - ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?
Все ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo - что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое...
- За все, за все меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!

Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, -
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,
И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох...
И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох.
О, летящие в ночь поезда,
Уносящие сон на вокзале...
Впрочем, знаю я, что и тогда
Не узнали бы вы - если б знали -
Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы,—
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.

Читайте в Публичке!

84Р6
Ц 271
К-428686

Цветаева, М. И. Сочинения: в 2 т. / Марина Цветаева; [сост., подгот. текста, вступ. ст. А. Саакянц]. - Москва: Худож. лит., 1988.

П. Г. Антокольский: “Мне выпало счастье встретить и узнать Марину Цветаеву и подружиться с нею на самой заре юности, в 1918 году. Ей было тогда двадцать шесть – двадцать семь лет, мне двадцать два – двадцать три года: юношеская пора совпала с ранней зарей нашего общества и нашей поэзии…
Марина Цветаева – статная, широкоплечая женщина с широко расставленными серо-зелеными глазами. Ее русые волосы коротко острижены, высокий лоб спрятан под челку. Темно-синее платье не модного, да и не старомодного, а самого что ни на есть простейшего

Покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто в талии широким желтым ремнем. Через плечо перекинута желтая кожаная сумка вроде офицерской нолевой или охотничьего патронташа – и в этой не женской сумке умещаются и сотни две папирос, и клеенчатая тетрадь со стихами.

Куда бы ни шла эта женщина, она кажется странницей, путешественницей. Широкими мужскими шагами пересекает она Арбат и близлежащие переулки, выгребая правым плечом против ветра, дождя, вьюги, – не то монастырская послушница, не то только что мобилизованная сестра милосердия. Все ее существо горит поэтическим огнем, и он дает знать о себе в

Первый же час знакомства.
Речь ее быстра, точна, отчетлива. Любое случайное наблюдение, любая шутка, ответ на любой вопрос сразу отливаются в легко найденные, счастливо отточенные слова и так же легко и непринужденно могут превратиться в стихотворную строку. Это значит, что между нею, деловой, обычной, будничной, и ею же – поэтом разницы нет.

Расстояние между обеими неуловимо и ничтожно”.
И. Г. Эренбург: “Марине Ивановне Цветаевой, когда я с нею познакомился, было двадцать пять лет. В ней поражало сочетание надменности и растерянности: осанка была горделивой – голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие – Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку.

Она казалась не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком.
В одном стихотворении Цветаева говорила о своих бабках: одна была простой русской женщиной, сельской попадьей, другая – польской аристократкой. Марина совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, высокомерность и застенчивость, книжный романтизм и душевную простоту”.
M. Л. Слоним: “Марина Ивановна была чрезвычайно умна. У нее был острый, сильный и резкий ум – соединявший трезвость, ясность со способностью к отвлеченности и общим идеям, логическую последовательность с неожиданным взрывом интуиции. Эти ее качества с особенной яркостью проявлялись в разговорах с теми, кого она считала достойными внимания. Она была исключительным и в то же время очень трудным, многие говорили – утомительным, собеседником.

Она искала и ценила людей, понимавших ее с полуслова, в ней жило некое интеллектуальное нетерпение, точно ей было неохота истолковывать брошенные наугад мысль или образ. Их надо было подхватывать на лету, разговор превращался в словесный теннис, приходилось все время быть начеку и отбивать метафоры, цитаты и афоризмы, догадываться о сути по намекам, отрывкам”.

(No Ratings Yet)

Related posts:

1. Ю. П. Анненков: “Моя первая встреча с Есениным, Сергеем Есениным, Сережей, Серегой, Сергуней восходит к тому году и даже к тем дням, когда он впервые появился в Петербурге. Было это, кажется, в 14-м или 15-м году, точную дату я запамятовал. Состоялась эта встреча у Ильи Репина, в его имении Пенаты, в Куоккале, в одну из […]...
2. М. В. Исаковский: “Несомненно, глубокое знание истории возникновения многих колхозов Смоленщины, знание жизни колхозников и натолкнуло Твардовского на мысль взяться за поэму “Страна Муравия”. Писать это произведение он начал в тридцать четвертом году, когда ему было двадцать четыре года. И уже с первых глав “Страны Муравии” стало очевидным, с каким талантливым, я бы даже сказал […]...
3. АЛ. Ахматова: “И снова я уже после Революции (21 января 1919 г.) встречаю в театральной столовой исхудалого Блока с сумасшедшими глазами, и он говорит мне: “Здесь все встречаются, как на том свете”. А вот мы втроем (Блок, Гумилев и я) обедаем (5 августа 1914 г.) на Царскосельском вокзале в первые дни войны (Гумилев уже в […]...
4. Б. Л. Пастернак: “Итак, летом 1914 года в кофейне на Арбате должна была произойти сшибка двух литературных групп. С нашей стороны были я и Бобров. С их стороны предполагались Третьяков и Шершеневич. Но они привели с собой Маяковского. Несколько раньше один будущий слепой его приверженец показал мне какую-то из первинок Маяковского в печати. Тогда этот […]...
5. А. Г. Найман: “Бездомность, неустроенность, скитальчество. Готовность к утратам, пренебрежение к утратам, память о них. Неблагополучие, как бы само собой разумеющееся, не напоказ, но бьющее в глаза. Некультивируемое, неспутанные волосы, ненамеренное занашивание платья до дыр. Неподдельное – “три месяца уже не дают визу в Париж”. Неблагополучие как норма жизни. И сиюминутный счастливый поворот какого-то дела, […]...
6. Е. И. Замятин: “…вопрос о моем рассказе – это уже дело решенное, Горькому он понравился и уже сдан в набор. Но вот построенные мною ледоколы, и техника, и мои лекции по корабельной архитектуре… “Черт возьми! Ей-богу, завидую вам. А я так и помру – по математике неграмотным. Обидно, очень обидно”. Самоучка, за всю свою жизнь […]...
7. В. П. Катаев: “Я часто наводил разговор на “Господина из Сан-Франциско”, желая как можно больше услышать от Бунина о том, как и почему написан им этот необыкновенный рассказ, открывший – по моему мнению – совершенно новую страницу в истории русской литературы, которая до сих пор, за самыми незначительными исключениями, славилась изображением только русской жизни: национальных […]...
8. Э. Л. Миндлин: “…Платонов был молчаливее всех. Я помню, как он смеялся рассказам Буданцева и Большакова, но не помню, чтобы за весь вечер сам хоть что-нибудь рассказал. А смеялся он как-то легко, с удовольствием. Глаза его оставались печальны – они у него всегда были добрыми и печальными, – но было похоже – он от души […]...
9. В. А. Гинзбург: “Однажды в свободный от съемок день мы с Василием Макаровичем гуляли по Владимиру и зашли в магазин грампластинок. Продавался большой комплект с записями Шаляпина. Шукшин тут же его купил. В гостинице мы раздобыли проигрыватель, и Шукшин, забрав его, ушел к себе в номер. Вскоре у меня раздался телефонный звонок, Василий Макарович очень […]...
10. Д. М. Шварц: “Вампилов знал себе цену как писателю-драматургу, но никогда не важничал, избегал разговоров о собственной персоне. Я помню лишь один случай, когда мы заговорили на эту щепетильную для него тему. “Да, меня не ставят, но это пока, – сказал он и, помолчав, добавил, иронично улыбаясь: – Будут ставить, куда они денутся. Замыслов у […]...
11. А. Н. Жуков: “Однажды зашел в комнату радостный, улыбающийся и сообщил как о большой победе: – Знаешь, меня редакционная машинистка похвалила. Я пожал плечами: – Тебя вроде не первый раз хвалят. И на семинарах, и так, в застольях. Наши ребята, кажется, не чета какой-то машинистке. – Не понимаешь, – огорчился он. – Машинистка старая, лет […]...
12. М. М. Шолохов: “Зная большое количество стихов самых разных поэтов и будучи способным приводить по памяти огромные отрывки из прозы, отец часто и очень умело использовал их в разговорах. При этом он любил… неожиданно задавать нам, детям… вопросы, как бы проверяя нашу “грамотность”. Он никогда не дожидался ответа, мог тут же сам назвать процитированного им […]...
13. К. И. Чуковский: “Еще в Петербурге он | А. Толстой ] под влиянием Алексея Михайловича Ремизова стал изучать по книжным материалам русские народные сказки и песни, на основе которых и создал целый цикл стихов, стилизованных под русский фольклор. Эти стихи Толстого оказались опять-таки ниже его дарования, но работа над ними пошла ему впрок. Старинная народная […]...
14. М. Горький: “Он был удивительно интересный собеседник, неистощимый, остроумный. Хотя его мысль и обнаруживала всегда упрямое стремление заглядывать в наиболее темные углы души, но – легкая, капризно своеобычная, она свободно отливалась в формы юмора и гротеска. В товарищеской беседе он умел пользоваться юмором гибко и красиво, но в рассказах терял, к сожалению, эту способность, редкую […]...
15. Е. Ц. Чуковская: “В те годы Александра Исаевича окружало множество людей разных поколений из разных пластов его жизни – от друзей студенческих лет до учеников из рязанской школы, в которой он преподавал в начале 1960-х годов. Был еще большой круг его ровесников, тоже прошедших войну и лагеря. Приходили писатели и читатели. Солженицын получал сотни писем. […]...
16. Н. П. Ракицкий: “Как-то был у нас вечером В. В. Вересаев, вспоминал о первой встрече с Булгаковым: “Пришел молодой человек, представился как литератор и просил прочитать его “Записки врача”. Меня это несколько удивило и заинтересовало. Я ему сказал – чтобы писать записки врача, надо быть врачом. “Я врач со стажем”, – ответил он мне довольно […]...
17. В. И. Уфлянд: “Если бы я рисовал герб русской словесности, обязательно бы в верхней половине щита поместил изображение ястреба. Подразумевая Иосифа Бродского. Вещий Боян оборачивался сизым орлом, лебедем и, кажется, еще белкой. Любимой птичьей ипостасью Иосифа был ястреб. В “осеннем крике ястреба” Иосиф воспел вознесение на небо. Сейчас душа Иосифа тоже возносится к Богу. Однако […]...
18. Н. Н. Заболоцкий: “В последующие годы Заболоцкий во многом отошел от манеры “Столбцов”, но никогда не изменял им в основном – в стремлении выбрать такую точку зрения на мир, чтобы он раскрылся с новой, часто неожиданной стороны, в энергичном построении стиха, где элементы иронии прочно слиты с научной точностью изображения деталей, в смелости метафор и […]...
19. К 120-летию со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья, Я родилась. Спорили сотни Колоколов. День был субботний: Иоан Богослов. Мне и доныне Хочется грызть Жаркой рябины Горькую кисть. В полночь 9 октября (26 сентября по ст. ст.) 1982 г. в Москве, в семье профессора-искусствоведа Ивана Владимировича Цветаева и его жены, […]...
20. Марина Цветаева – романтическая поэтесса России. За более чем три десятилетия служения поэзии Цветаева, будучи свободной от каких-то внешних влияний, от подчинения всячески авторитетам, находилась в постоянном поиске, в состоянии чуткого, мучительного осмысления мира, непрерывных нервно-эмоциональных контактов с окружающими. К открытию великих тайн мира, скрытых от простого глаза, она шла, следуя нравственной интуиции и эстетическому […]...
21. Мария Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года, в семье интеллигентов, преданных науке и искусству. Ее отец, Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств. Мать происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была талантливой пианисткой. Умерла она в молодом возрасте в 1906 […]...
22. 1. Ахматова и Цветаева как представительницы серебряного века. 2. Стихи к Ахматовой. 3. Единственная встреча. В утренний сонный час, – Кажется, четверть пятого, Я полюбила Вас, Анна Ахматова. М. И. Цветаева Несомненно, среди большого количества поэтесс серебряного век – П. Соловьева (Allegro), 3. Н. Гиппиус, М. Лохвицкая, Л. Н. Столица, А. К. Герцык, Ч. де […]...
23. Более полувека тому назад совсем юная и никому еще не известная Марина Цветаева высказала непоколебимую уверенность: Разбросанным в пыли по магазинам, Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед. Прошли годы трудной жизни и напряженнейшей творческой работы – и гордая уверенность уступила место полному неверию: “Мне в современности и будущем – места нет”. Это, […]...
24. Кто создан из камня, кто создан из глины, – А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело – измена, мне имя – Марина, Я – бренная пена морская. М. Цветаева В истории литературы – бесчисленное множество замечательных, великих имен поэтов и писателей. Но у каждого человека все же есть свои привязанности, и из этой звездной россыпи […]...
25. Тема родины часто поднимается в творчестве русских поэтов. Марина Цветаева не стала исключением. Одно из ее самых чувственных стихотворений про родину – “Тоска по родине!”. В тот период жизни, когда Цветаева писала данное стихотворение, она жила в Праге. Уехать туда ей пришлось по неким обстоятельствам: во-первых, ей нужно было вновь сойтись с мужем, а во-вторых, […]...
26. “Станок” (1931). В этом стихотворении Цветаева размыш­ляет о соотношении тайны и поэтического творчества. Непрере­каемым, божественным авторитетом является А. С. Пушкин. Ли­рическое произведение – молитвенное признание в любви, преклонение перед гением. Лирическая героиня считает себя достойной ученицей Пушкина, поэтому ведет с гением разговор на равных: Прадеду – товарка: В той же мастерской! Каждая помарка – Как […]...
27. Наше грандиозное духовное достояние, наша национальная гордость – русская поэзия. В особенности близки мне стихи поэтов XX века, который может похвастать такими именами, как Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Иосиф Бродский. Из данной прекрасной плеяды мне всего задушевнее и милее образ М. И. Цветаевой. Марина Ивановна Цветаева появилась на свет в Москве […]...
28. “Молитва” (1909). Стихотворение вошло в первый сборник Цветаевой, в котором она утвердила свое творческое кредо – самобытность, непохожесть на других, исследование собствен­ной души. В данном стихотворении, написанном в сентябре 1909 года в Тарусе, лирическая героиня мечтает о чуде. Обраща­ясь к Богу, поэтесса одновременно и хочет познать жизнь во всем ее разнообразии, и в то же […]...
29. “На заре” (1912). Данное стихотворение вошло во второй поэтический сборник “Волшебный фонарь” (1912), в котором развивается заявленный в “Вечернем альбоме” конфликт детско­го мировосприятия и взрослой трагедии повседневности. М. Цветаева экспериментирует с формой и языком стиха. Стихо­творение “На заре” по форме напоминает сновидение. В неведо­мый мир сна прорывается реальность. Мгновение пробуждения является “мигом бесконечной печали”. Особое […]...
30. Стихотворение М. И Цветаевой “Бабушке” написано в 1914 году. В нем звучит тоска по ушедшему XIX веку-эпохе прекрасных дам и галантных кавалеров. Цветаева воссоздает образ молодой бабушки, не своей бабушки, нет, она описывает свой эстетический идеал: изысканная женщина с продолговатым овальным лицом, в элегантном черном платье, не последний человек в светском обществе, музыкально одаренная, так […]...
31. Начать можно с того, что Марина Цветаева называла Александра Блока первым поэтом ее души. Просиявший в апреле 1916 года Марине Ивановне образ Блока вновь является ей. С 1 по 18 мая она пишет еще семь стихотворений своего цикла “Стихи к Блоку”, жанр которых, пожалуй, трудно определить. Это и прославление, и песня и молитва… Вот, например, […]...
32. Цветаева – это настоящее украшение русской поэзии “серебряных пор”, ее творчество, как и творчество А. Ахматовой, является наивысшим взлетом русской “женской” поэзии. Во многом похожими есть и их жизненные судьбы, преисполненные трудных испытаний и трагических потерь. Н. Мандельштам в своих воспоминаниях “Вторая книга” писала: “Я не знаю судьбы страхитливишои, чем у Марины Цветаевои”. И это […]...
33. Жизнь посылает некоторым поэтам такую судьбу, которая с первых же шагов созна­тельного бытия ставит их в самые благопри­ятные условия для развития природного да­ра. Такой (яркой и трагической) была судьба Марины Цветаевой, значительного поэта пер­вой половины XX века. Все в ее личности и творчестве (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило из общего круга традиционных представлений, […]...
34. ЦВЕТАЕВА, ПАСТЕРНАК, БЫТ, ДЕНЬ И ДОЖДЬ… Они вели переписку. Читали стихи друг друга. Чувствова­ли родство душ. Она сказала, что он – “единственный современник”, на которого у нее “не хватило грудной клетки”. Когда в 1922 году Цветаева писала “Световой ливень. Поэзию вечной мужественности” – о сборнике Пастерна­ка “Сестра моя – жизнь”, она определенно ощущала себя не […]...
35. Жизнь М. И. Цветаевой в датах и фактах 1892, 26 сентября – рождение Марины Цветаевой в семье Ивана Владимировича Цветаева, ученого-филолога и искусствоведа, основателя и первого директора Московского музея изящных искусств. Мать – Мария Александровна Мейн была талантливой пианисткой. 1898-1908 – годы учебы в России и за границей. 1910 – начало литературной деятельности. Появление первой […]...
36. Местом великих вдохновений для М. Цветаевой, прежде всего, был Коктебель. Еще в юности ее пленил творческий дух дома М. Волошина, где она часто гостила до революции. “Одно из лучших мест на земле” подарило поэтессе встречу со многими интересными людьми. Именно здесь в 1911 г. юная Марина познакомилась с семнадцатилетним Сергеем Эфроном. В одном из писем […]...
37. 1. Незаурядная личность Цветаевой. 2. Основные этапы жизни и творчества. 3. Особенности художественной лирики Цветаевой. 4. Место поэзии. Кто создан из камня, кто создан из глины, – А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело – измена, мне имя – Марина, Я – бренная пена морская. Кто создан из глины, кто создан из плоти – Тем […]...
38. Местом великих вдохновений для М. Цветаевой, прежде всего, был Коктебель. Еще в юности ее пленил творческий дух дома М. Волошина, где она часто гостила до революции (в 1911, 1913, 1915 и тысяча девятисот семнадцатого годах). “Одно из лучших мест на земле” подарило поэтессе встречу со многими интересными людьми. Именно здесь в 1911 г. юная Марина […]...
39. Из всех эпитетов, касающихся поэтов, Марина Цветаева предпочитала – применительно к себе – один: “высокий”. К “великим” себя не причисляла. От слова “большой” отказывалась – не ее. Пастернак, да, большой поэт, несомненно. “Высота”, “чистота” – слова из любимого ею ряда. Ее любимый поэт Рильке носил имя Райнер, что означает “чистый”. И думая о бытии поэта, […]...
40. Особенно трудно складывается жизнь Цветаевой в 20-е годы: разлука с мужем, потеря работы, голод, смерть дочери. По воспоминанию современников, это было настоящее хождение по мукам. Но в противовес этому растут ее стихи. Никогда Цветаева не писала так вдохновенно, напряженно и разнообразно. С 1917 по 1920 год она успела создать больше трехсот стихотворений, большую поэму-сказку, шесть […]...

Конечно, что-то из этих мемуаров публиковалось и раньше. Скажем, страницы, принадлежащие перу Лидии Чуковской, Ирины Одоевцевой, Павла Антокольского. Два года назад были изданы дневники сына Марины Ивановны Георгия Эфрона, Мура, - пронзительное повествование об уничтожении семьи. И все-таки собранные воедино свидетельства о жизни Цветаевой производят ошеломляющее впечатление. Словно осколки мозаики, они сложились в картину неумолимой Судьбы (недаром Марину Цветаеву называли "поэтом обреченности"), слились в многоголосый хор античной трагедии. И пусть сравнение не покажется выспренним. Ведь здесь и впрямь есть свой герой, упрямо сохраняющий верность предназначению, и Рок, довлеющий над ним, и настоящий катарсис - прозрение, и - неизбежная гибель. Близкие подтверждают: возвращаясь из Франции в СССР, Цветаева отчетливо сознавала: "впереди ее ждет некий крестный путь". Для самых проницательных психологический надлом Марины был очевиден еще до отъезда. И вместе с тем эта трагедия особая, в духе времени. Она возникла из пожизненного чувства неприкаянности и отщепенства поэта и была густо замешана на быте, нищенском и унизительном, пропитана запахом прогорклого масла и вонючих черных лестниц. Собственно говоря, и быта-то самого здесь уже нет. Незаметно он перешел в бытие, черты которого Цветаева отчаянно пыталась запечатлетьЕ разведенными чернилами (из жесткой экономии) на каких-то случайных листках. На одном из таких обрывков 26 августа 1941 года она оставит шокирующие строки: "В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда. М. Цветаева". Впрочем, ответа на свою безнадежную просьбу-крик она так и не дождалась: через четыре дня покончила жизнь самоубийством, поступком подтвердив одну из самых исступленных своих строчек: "Отказываюсь - быть./ В Бедламе нелюдей / Отказываюсь - жить./ С волками площадей..."

Самое поразительное в воспоминаниях о поэте то, что у каждого - "своя Цветаева". "Показания" разнятся даже при описании внешности, цвета глаз. Кто-то запомнил их ярко-зелеными, кто-то - тускло-голубыми, а для кого-то они вдруг вспыхнули золотисто-карим светом. Все дело, очевидно, было во внутренней энергетике Цветаевой в тот момент, силе или исчерпанности ее жизненных токов. Да что там глаза! Перед читателем возникает то "обыкновенная", заезженная жизнью женщина, в линялом платье на парижском базаре выбирающая дешевую селедку, то загадочное надмирное существо, порывистое и мятежное, на котором отчетливо лежала печать избранности. Ах, этот вечный Маринин папиросный дым, тяжелые, "цыганские" серебряные запястья и взгляд куда-то мимо собеседника! Впрочем, как раз этот взгляд и вызывал у некоторых, как подтверждают воспоминания, раздражение, если не сказать - неприятие. Ее считали гордячкой, "отпугивающей холодом и презрительным равнодушием", а она писала о своей "безмерности" в любви: "Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи - те самые серебряные сердечные дребезги". Ее упрекали в "непонимании реального мира". А она только и спасалась от убогой действительности благодаря редкому дару жизненного мифотворчества. А впрочем, слава богу, что тайна поэта так и осталась до конца неразгаданной...