В 1739 г. Ломоносов прислал из Германии в Академию наук «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором завершил реформу русского стихосложения, начатую Тредиаковским. Вместе с «Письмом» была отправлена «Ода на взятие Хотина» как наглядное подтверждение преимущества новой стихотворной системы. Ломоносов внимательно изучил «Новый и краткий способ...» Тредиаковского и сразу же заметил его сильные и слабые стороны. Вслед за Тредиаковским Ломоносов отдает полное предпочтение силлабо-тоническому стихосложению, в котором его восхищает «правильный порядок», т. е. ритм. В пользу силлабо-тоники Ломоносов приводит ряд новых соображений. Ей соответствуют, по его мнению, особенности русского языка: свободное ударение, падающее на любой слог, чем наш язык коренным образом отличается от польского и французского, а также обилие как кратких, так и многосложных слов, что еще больше благоприятствует созданию ритмически организованных стихов.
Но принимая в принципе реформу, начатую Тредиаковским, Ломоносов заметил, что Тредиаковский остановился на полпути и решил довести ее до конца. Он предлагает писать новым способом все стихи, а не только одиннадцати и тринадцатисложные, как считал Тредиаковский. Наряду с двусложными, Ломоносов вводит в русское стихосложение отвергнутые Тредиаковским трехсложные стопы. Тредиаковский считал возможной в русской поэзии только женскую рифму. Ломоносов предлагает три типа рифм: мужскую, женскую и дактилическую. Он мотивирует это тем, что ударение в русском языке может падать не только на предпоследний, но и на последний, а также на третий от конца слог. В отличие от Тредиаковского, Ломоносов считает возможным сочетание в одном стихотворении мужской, женской и дактилической рифмы. В 1748 г. Ломоносов выпустил в свет «Краткое руководство к красноречию» (кн. 1 «Риторика»). В первой части, носившей название «Изобретение», ставился вопрос о выборе темы и связанных с ней идей. Вторая часть - «О украшении» - содержала правила, касавшиеся стиля. Самым важным в ней было учение о тропах, придававших речи «возвышение» и «великолепие». В третьей - «О расположении» - говорилось о композиции художественного произведения. В «Риторике» были не только правила, но и многочисленные образцы ораторского и поэтического искусства. Она была и учебником и вместе с тем хрестоматией.
12. Одна как классический жанр. Своеобразие оды М. Ломоносова «На взятие Хотина». Поэтика торжественной оды.
Михаил Васильевич Ломоносов(1711-1765). В.Г. Белинский: «С Ломоносова начинается наша литература… он был ее отцом, ее Петром Великим». Ода - обширное стихотв., состоящее из многих строф, причем каждая строфа также обширна (по 10 стихов). Ода объединяла в себе лирику и публицистику. Одам Лом-а свойственна условность, т.к. он исходит в своем тв. методе не из реальности жизненного факта, а из собственных рационалистических представлений о действительности. Поэту важно силой своего поэтического воображения вызвать у читат. определенные чувства, поэтому он использует метафоры, аллегории, яркость красок. Оды написаны по всем правилам риторической науки, изложенной самим поэтом в его «Риторике» (1744). Оды, имевшие своей целью восхвалить верховную власть, строились по единому композиционному плану - отсюда «повторяемость» од. Торжественный, приподнятый стиль соответствовал высокому содержанию его поэзии. Много славянизмов, роль которых - передать «пышность», «парение».Некот. считали, что Лом. является представителем русского барокко, т.к. в классицисты он не годился из-за недост. ясности изложения мыслей. Ломоносов начал с победно-патриотической «Оды на взятие Хотина». Она написана в 1739 г. в Германии, непосредственно после захвата русскими войсками турецкой крепости Хотин, расположенной в Молдавии. Гарнизон крепости вместе с ее начальником Калчакпашою был взят в плен. Эта блестящая победа произвела сильное впечатление в Европе и еще выше подняла международный престиж России. В оде Ломоносова можно выделить три основные части: вступление, изображение военных действий и прославление победителей. Картины боя даны в типичном для Ломоносова гиперболизированном стиле с массой развернутых сравнений, метафор и олицетворений, воплотивших в себе напряженность и героику батальных сцен. Луна и змея символизируют магометанский мир; орел, парящий над Хотином, - русское воинство. Вершителем всех событий выведен русский солдат, «росс», как называет его автор. О подвиге этого безымянного героя Ломоносов пишет с восхищением(прочитать и сказать своими словами, если надо, конечно!!)):
Крепит отечества любовь
Сынов российских дух и руку:
Желает всяк пролить всю кровь,
От грозного бодрится звуку.
Напряженность, патетический тон повествования усиливается риторическими вопросами, восклицаниями автора, обращенными то к русскому воинству, то к его неприятелю. Есть в оде и обращение к историческому прошлому России. Над русским воинством появляются тени Петра I и Ивана Грозного, одержавших в свое время победы над магометанами: Петр - над турками под Азовом, Грозный - над татарами под Казанью. Такого рода исторические параллели станут после Ломоносова одной из устойчивых черт одического жанра. «Ода на взятие Хотина» - важный рубеж в истории русской литературы. Она не только по содержанию, но и по форме принадлежит новой поэзии XVIII в. Сатиры Кантемира и даже «Ода о сдаче города Гданска» Тредиаковского еще были написаны силлабическими стихами. Ломоносов в «хотинской» оде впервые в русской литературе обратился к четырехстопному ямбу с мужскими и женскими рифмами, т. е. создал размер, которым будет написано подавляющее число од XVIII и начала XIX в., в том числе державинская «Фелица» и радищевская «Вольность». Четырехстопный ямб станет любимым размером Пушкина, прозвучит в стихах Лермонтова, Некрасова, Блока, Есенина и других поэтов XIX и XX вв. Большая часть од Ломоносова была написана в связи с ежегодно отмечавшимся днем восшествия на престол того или иного монарха. Ломоносов писал оды, посвященные Анне Иоанновне, Иоанну Антоновичу, Елизавете Петровне, Петру III и Екатерине II. Оды заказывались правительством, и их чтение составляло часть праздничного церемониала. Однако содержание и значение похвальных од Ломоносова неизмеримо шире и важнее их официально-придворной роли. В каждой из них поэт развивал свои идеи и планы, связанные с судьбами русского государства. Похвальная ода представлялась Ломоносову наиболее удобной формой беседы с царями. Ее комплиментарный стиль смягчал наставления, позволял преподносить их в приятном, не обидном для самолюбия правителей тоне. Как правило, Ломоносов давал свои советы в виде похвалы за дела, которые монарх еще не совершил, но которые сам поэт считал важными и полезными для государства. Так желаемое выдавалось за действительное, похвала обязывала правителя в будущем оказаться достойным ее.
Михаил Васильевич Ломоносов
Критика XVIII века М.: ООО "Издательство "Олимп": ООО "Издательство ACT", 2002. (Библиотека русской критики)
Письмо о правилах российского стихотворства О нынешнем состоянии словесных наук в России Предисловие о пользе книг церковных в российском языке
ПИСЬМО О ПРАВИЛАХ РОССИЙСКОГО СТИХОТВОРСТВА
Почтеннейшие господа!
Ода, которою вашему рассуждению вручить ныне высокую честь имею, не что иное есть, как только превеликий оныя радости плод, которую непобедимейшия нашея монархини преславная над неприятелями победа в верном и ревностном моем сердце возбудила. Моя продерзость вас неискусным пером утруждать только от усердныя к отечеству и его слову любви происходит. Подлинно, что для скудости к сему предприятию моих сил лучше бы мне молчать было. Однако, не сомневаясь, что ваше сердечное радение к распространению и исправлению российского языка и мое в сем неискусство и в российском стихотворстве недовольную способность извинит, а доброе мое намерение за благо примет, дерзнул наималейший сей мой труд купно со следующим о нашей версификации вообще рассуждением вашему предложить искусству. Не пристрастие меня к сему побудило, чтобы большее искусство имеющим правила давать, но искреннее усердие заставило от вас самих научиться, правдивы ли оные мнения, что я о нашем стихосложении имею и по которым доныне, стихи сочиняя, поступаю. Итак, начиная оное вам, мои господа, предлагать, прежде кратко объявляю, на каких я основаниях оные утверждаю. Первое и главнейшее мне кажется быть сие; российские стихи надлежит сочинять по природному нашему языка свойству, а того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить. Второе: чем российский язык изобилен и что в нем к версификации угодно и способно, того, смотря на скудость другой какой-нибудь речи или на небрежение в оной находящихся стихотворцев, не отнимать, но как собственное и природное употреблять надлежит. Третие: понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради, чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше следовать. На сих трех основаниях утверждаю я следующие правила. Первое: в российском языке те только слоги долги, над которыми стоит сила, а прочие все коротки. Сие самое природное произношение нам очень легко показывает. Того ради совсем худо и свойству славенского языка, который"? нынешним нашим не много разнится, противно учиния Смотрицкий, когда он е, ц за короткие, а, i, ѵ за общие, и, & #1123;, w с некоторыми двугласными и со всеми гласными, что пред двумя или многими согласными стоят, за долгие почел. Его, как из первого параграфа его просодии видно, обманула Матфея Стриковского Сарматская хронология, или он, может быть, на сих Овидиевых стихах утверждался: de Ponto,lib. IV, eleg. 13 [Послания с Понта, IV, 13]. Ah pudet, et Getico scripsi sermone libellum. Structaque sunt nostris barbara verba modis, Et placui, gratare mihi, coepique poлtae Inter inhumanos nomen habere Getasf [Стыдно мне, я написал книжку на гетеком языке, И варварские слова построены нашим размером, И, поздравь меня, я понравился, И необразованные геты начали считать меня поэтом.]. Ежели Овидий, будучи в ссылке в Томах, старинным славенским, или болгарским, или сарматским языком стихи на латинскую стать писал, то откуда Славенския грамматики автору на ум пришло долгость и краткость слогов совсем греческую, а не латинскую принять, не вижу. И хотя Овидий в своих стихах, по обыкновению латинских стихотворцев, стопы и, сколько из сего гексаметра Materiam quaeris? Laudes de Caesarк dixi (idпdem) [Ты спрашиваешь о теме? Я произнес похвалу Цезарю (там же)] заключить можно, двоесложные и троесложные в героическом своем поэмате употреблял, однако толь высокого разума пиита не надеюсь, что так погрешил, чтоб ему долгость и краткость слогов, латинскому или греческому языку свойственную, в оные ввести, которые он на чужом и весьма особливом языке писал. И ежели древний оный язык от нынешнего нашего не очень был различен, то употреблял остроумный тот стихотворец в стихах своих не иные, как только те за долгие слоги, на которых акцент стоит, а прочие все краткие. Следовательно, гексаметры, употребляя вместо спондеев для их малости хореи, тем же образом писал, которым следующие российские сочинены: Счастлива красна была весна, все лето приятно. Только мутился песок, лишь белая пена кипела. А пентаметры: Как обличаешь, смотри больше свои на дела. Ходишь с кем всегда, бойся того подопнуть. А не так, как Славенския грамматики автор: Сарматски новорастныя музы стопу перву, Тщащуюся Парнас во обитель вечну заяти, Христе царю, приими и, благоволив тебе с отцем, и проч. Сии стихи коль славенского языка свойству противны, всяк видеть может, кто оный разумеет. Однако не могу я и оных сим предпочитать, в которых все односложные слова за долгие почитаются. Причина сего всякому россиянину известна. Кто будет протягивать единосложные союзы и многие во многих случаях предлоги? Самые имена, местоимения и наречия, стоя при других словах, свою Силу теряют; например: за сто лет; под мост упал; ревет как лев; что ты знаешь? По оному королларию, в котором сие правило счастливо предложено, сочиненные стихи, хотя быть гексаметрами, в истые и изрядные, из анапестов и ямбов состоящие пентаметры попали, например: Невозможно сердцу, ах! не иметь печали. По моему мнению, наши единосложные слова иные всегда долги, как: бог, храм, свят, иные кратки, например союзы: же, да, и, а иные иногда кратки, иногда долги, например: на море, по году, на волю, по горе. Второе правило: во всех российских правильных стихах, долгих или коротких, надлежит нашему языку свойственные стопы, определенным числом и порядком учрежденные, употреблять. Оные каковы быть должны, свойство в нашем языке находящихся слов оному научит. Доброхотная природа как во всем, так и в оных, довольное России дала изобилие. В сокровище нашего языка имеем мы долгих и кратких речений неисчерпаемое богатство, так что в наши стихи без всякия нужды двоесложные и троесложные стопы внести, и в том грекам, римлянам, немцам и другим народам, в версификации правильно поступающим? последовать можем. Не знаю, чего бы ради иного наши гексаметры и все другие стихи, с одной стороны, так запереть, чтобы они ни больше, ни меньше определенного числа слогов не имели, а с другой -- такую волю дать, чтобы вместо хорея свободно было положить ямба, пиррихия и спондея, а следовательно, и всякую прозу стихом называть, как только разве последуя на рифмы кончащимся польским и французским строчкам? Неосновательное оное употребление, которое в Московские школы из Польши принесено, никакого нашему стихосложению закона и правил дать не может. Как оным стихам последовать, о которых правильном порядке тех же творцы не радеют? Французы, которые во всем хотят натурально поступать, однако почти всегда противно своему намерению чинят, нам в том, что до стоп надлежит, примером быть не могут, понеже, надеясь на свою фантазию, а не на правила, толь криво и косо в своих стихах слова склеивают, что ни прозой, ни стихами назвать нельзя. И хотя они так же, как и немцы, могли бы стопы употреблять, что сама лрирода иногда им в рот кладет, как видно в первой строфе оды, которую Боало Депро на сдачу Намура сочинил: Quelle docte et sainte ivresse Aujourd"hui me fait la loi? Chastes Nymphes du Permesse etc., [Какое ученое и священное пьянство дает мне днесь закон? Чистые пермесские музы...] -- однако нежные те господа, на то не смотря, почти однеми рифмами себя довольствуют. Пристойным весьма символом французскую поэзию некто изобразил, представив оную на театре под видом некоторыя женщины, что, сугорбившись и раскорячившись, при музыке играющего на скрыпице сатира танцует. Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может. Сие толь долго пренебреженное счастие чтобы совсем в забвении не осталось, умыслил я наши правильные стихи из некоторых означенных стоп составлять и от тех, как в вышеозначенных трех языках обыкновенно, оным имена дать. Первый род стихов называю ямбическим, который из одних только ямбов состоит: Бĕлēĕт, бӯдтŏ снēг, лŭцōм Второй -- анапестическим, в котором только одни анапесты находятся: Нăчĕрт?н мнŏгŏкр?тнŏ в бĕгӯщŭх вŏлн?х. Третий -- из ямбов и анапестов смешанным, в котором, по нужди или произволению, поставлены быть могут, как случится: Вŏ п?щӯ сĕбē чĕрвēй хвăт?ть. Четвертый -- хореическим, что одни хореи составляют Свēт мŏй, зн??ю, что п?ыл?ĕт. Мнē мŏ?я нĕ слӯжŭт дōл?я. Пятый -- дактилическим, который из единых только дактилей состоят: Вьēтс?я кр?уг?мŭ змŭ?я пŏ трăвē, ŏбнŏв?вшŭсь в рăссēлŭнĕ. Шестой -- из хореев и дактилей смешанным, где, по нужде или по изволению, ту и другую употреблять можно стопу. Ēжĕль бŏ?тс?я, ктō нĕ ст?л б?ы с?лĕн бĕзмēрнŏ. Сим образом расположив правильные наши стихи, нахожу шесть родов гексаметров, столько же родов пентаметров, тетраметров, триметров и диметров, а следовательно, всех тридцать родов. Неправильными стихами те называю, в которых вместо ямба или хорея можно пиррихия положить. Оные стихи употребляю я только в песнях, где всегда определенное число слогов быть надлежит. Например в сем стихе вместо ямба пиррихий положен: Цвĕт?ы, р?ум?янĕц?умнŏж?йтĕ. А здесь вместо хоррея: Сōлнцĕвă сĕстр? зăб?ылă. Хоррея вместо ямба и ямба вместо хоррея в вольных стихах употребляю я редко, да и то ради необходимыя нужды или великия скорости, понеже они совсем друг другу противны. Что до цензуры надлежит, оную, как мне видится, в средине правильных наших стихов употреблять и оставлять можно. Долженствует ли она в нашем гексаметре для одного только отдыху быть неотменно, то может рассудить всяк по своей силе. Тому в своих стихах оную всегда оставить позволено, кто одним духом тринадцати слогов прочитать все может. За наилучшие, велелепейшие и к сочинению легчайшие, во всех случаях скорость и тихость действия и состояния всякого пристрастия изобразить наиспособнейшие оные стихи почитаю, которые из анапестов и ямбов состоят. Чистые ямбические стихи хотя и трудновато сочинять, однако поднимаяся тихо вверх, материи благородства, великолепие и высоту умножают. Оных нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах, что я в моей нынешней и учинил. Очень также способны и падающие, или из хореев и дактилей составленные стихи, к изображению крепких и слабых аффектов, скорых и тихих действий быть видятся. Пример скорого и ярого действия: Бревна катайте наверх, каменья и горы валите, Лес бросайте, живучий выжав дух, задавите. Прочие роды стихов, рассуждая состояние и важность материи, также очень пристойно употреблять можно, о чем подробну упоминать для краткости времени оставляю. Третие: российские стихи красно и свойственно на мужеские, женские и три литеры гласные, в себе имеющие рифмы, подобные италианскйм, могут кончиться. Хотя до сего времени только одне женские рифмы в российских стихах употребляемы были, а мужеские и от третьего слога начинающиеся заказаны, однако сей заказ толь праведен и нашей версификации так свойственен и природен, как ежели бы кто обеими ногами здоровому человеку всегда на одной скакать велел. Оное правило начало свое имеет, как видно, в Польше, откуда, пришед в Москву, нарочито вкоренилось. Неосновательному оному обыкновению так мало можно последовать, как самим польским рифмам, которые не могут иными быть, как только женскими, понеже все польские слова, выключая некоторые односложные, силу на предкончаемом слоге имеют. В нашем языке толь же довольно на последнем и третием, коль на предкончаемом слоге силу имеющих слов находится; то для чего нам оное богатство пренебрегать, без всякия причины самовольную нищету терпеть и только однеми женскими побрякивать, а мужеских бодрость и силу, тригласных устремление и высоту оставлять? Причины тому никакой не вижу, для чего бы мужеские рифмы толь смешны и подлы были, чтобы их только в комическом и сатирическом стихе, да и то еще редко, употреблять можно было? И чем бы святее сии женские рифмы: красовулях, ходулях следующих мужеских: восток, высок были? По моему мнению, подлость рифмов не в том состоит, что они больше или меньше слогов имеют, но что оных слова подлое или простое что значат. Четвертое: российские стихи так же кстати, красно и свойственно сочетаваться могут, как и немецкие. Понеже мы мужеские, женские и тригласные рифмы иметь можем, то услаждающая всегда человеческие чувства перемена оные меж собою перемешивать пристойно велит, что я почти во всех моих стихах чинил. Подлинно, что всякому, кто одне женские рифмы употребляет, сочетание и перемешка стихов странны кажутся, однако ежели бы он к сему только применился, то скоро бы увидел, что оное толь же приятно и красно, коль в других европейских языках. Никогда бы мужеская рифма перед женскою не показалася, как дряхлый, черный и девяносто лет старый арап перед наипоклоняемою, наинежною и самым цветом младости сияющею европейскою красавицею. Здесь предлагаю я некоторые строфы из моих стихов в пример стоп и сочетания. Триметры, из анапестов и ямбов сложенные: На восходе солнце как зардится, Вылетает вспыльчиво хищный веток. Глаза кровавы, сам вертится; Удара не сносит север в бок, Господство дает своему победителю, Пресильному вод морских возбудителю. Свои тот зыби на прежни возводит, Являет полность силы своей, Что южной страной владеет всей, Индийски быстро острова проходит. Вольные вставающие тетраметры: Одна с Нарциссом мне судьбина, Однака с ним любовь моя: Хоть я не Сам тоя причина, Люблю Миртиллу, как себя. Вольные падающие тетраметры: Нимфы окол нас кругами Танцевали, поючи, Всплескиваючи руками, Нашей искренной любви Веселяся привечали И цветами нас венчали. Ямбические триметры: Весна тепло ведет, Приятный запад веет, Всю землю солнце греет; В моем лишь сердце лед, Грусть прочь забавы бьет. Но, мои господа, опасался, чтобы неважным сим моим письмом вам долго не наскучить, с покорным прошением заключаю. Ваше великодушие, ежели мои предложенные о российской версификации мнения нашему языку не свойственны и не пристойны, меня извинит. Не с иным коим намерением я сие учинить дерзнул, как только чтобы оных благосклонное исправление или беспристрастное подкрепление для большего к поэзии поощрения от вас получить, чего несомненно надеясь, остаюсь, почтеннейшие господа,
ваш покорнейший слуга
Михаило Ломоносов.
О НЫНЕШНЕМ СОСТОЯНИИ СЛОВЕСНЫХ НАУК В РОССИИ
Коль полезно человеческому обществу в словесных науках упражнение, о том свидетельствуют древние и нынешние просвещенные народы. Умолчав о толь многих известных примерах, представим одну Францию, о которой по справедливости сомневаться можно, могуществом ли больше привлекла к своему почитанию другие государства или науками, особливо словесными, очистив и украсив свои язык трудолюбием искусных писателей. Военную силу ее чувствуют больше соседние народы, употребление языка не токмо по всей Европе простирается и господствует, но и в отдаленных частях света разным европейским народам, как одноплеменным, для сообщения их по большой части служит. Посему легко рассудить можно, кольте похвальны, которых рачение о словесных науках служит к украшению слова и к чистоте языка, особливо своего природного. Противным образом коль вредны те, которые нескладным плетеньем хотят прослыть искусными и, охуждая самые лучшие сочинения, хотят себя возвысить; сверх того, подав худые примеры своих незрелых сочинений, приводят на неправый путь юношество, приступающее к наукам, в нежных умах вскореняют ложные понятия, которые после истребить трудно или и вовсе невозможно. Примеров далече искать нет нам нужды: имеем в своем отечестве. Красота, великолепие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки написанных, когда еще не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть, или могут быть.
ПРЕДИСЛОВИЕ О ПОЛЬЗЕ КНИГ ЦЕРКОВНЫХ В РОССИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
В древние времена, когда славенский народ не знал употребления письменно изображать свои мысли, которые тогда были тесно ограничены для неведения многих вещей и действий, ученым народам известных, тогда и язык его не мог изобиловать таким множеством речений и выражений разума, как ныне читаем. Сие богатство больше всего приобретено купно с греческим христианским законом, когда церковные книги переведены с греческого языка на славенский для славословия божия. Отменная красота, изобилие, важность и сила эллинского слова коль высоко почитается, о том довольно свидетельствуют словесных наук любители. На нем, кроме древних Гомеров, Пиндаров, Демосфенов и Других в эллинском языке героев, витийствовали великие христианския Церкви учители и творцы, возвышая древнее красноречие высокими богословскими догматами и парением усердного пения к Богу. Ясно сие видеть можно вникнувшим в книги церковные на славенском. языке, коль много мы от переводу Ветхого и Нового завета поучений отеческих, духовных песней Дамаскиновых и других творцов канонов видим в славенском языке греческого изобилия и оттуду умножаем довольство российского слова, которое и собственным своим достатком велико и к приятию греческих красот посредством славенского сродно. Правда, что многие места оных переводов недовольно вразумительны, однако польза наша весьма велика. При сем, хотя нельзя прекословить, что сначала переводившие с греческого языка книги на славенский не могли миновать и довольно остеречься, чтобы не принять в перевод свойств греческих, славенскому языку странных, однако оные чрез долготу времени слуху славенскому перестали быть противны, но вошли в обычай. Итак, что предкам нашим казалось невразумительно, то нам ныне стало приятно и полезно. Справедливость сего доказывается сравнением российского языка с другими, ему сродными. Поляки, преклонясь издавна в католицкую веру, отправляют службу по своему обряду на латинском языке, на котором их стихи и молитвы сочинены во времена варварские по большей части от худых авторов, и потому ни из Греции, ни от Рима не могли снискать подобных преимуществ, каковы в нашем языке от греческого приобретены. Немецкий язык по то время был убог, прост и бессилен, пока в служении употреблялся язык латинский. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке, тогда богатство его умножилось, и произошли искусные писатели. Напротив того, в католицких областях, где только одну латынь, и то варварскую, в служении употребляют, подобного успеха в чистоте немецкого языка не находим. Как материи, которые словом человеческим изображаются, различествуют по мере разной своей важности, так и российский язык чрез употребление книг церковных по приличности имеет разные степени: высокий, посредственный и низкий. Сие происходит от трех родов речений российского языка. К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как: обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные. К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь. Выключаются отсюда презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях. От рассудительного употребления и разбору сих трех родов речений рождаются три штиля: высокий, посредственный и низкий. Первый составляется из речений славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских, россиянам вразумительных и не весьма обветшалых. Сим штилем составляться должны героические поэмы, оды, прозаические речи о важных материях, которым они от обыкновенной простоты к важному великолепию возвышаются. Сим штилем преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими, пользуясь языком славенским из книг церковных. Средний штиль состоять должен из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностию, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. И словом, в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славенское положено будет подле российского простонародного. Сим штилем писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли; в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и эллегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных. Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая с средними, а от славенских обще не употребительных вовсе удаляться, по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни, в прозе дружеские письма, описание обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению. Но всего сего подробное показание надлежит до нарочного наставления о чистоте российского штиля. Сколько в высокой поэзии служат однем речением славенским сокращенные мысли, как причастиями и деепричастиями, в обыкновенном российском языке неупотребительными, то всяк чувствовать может, кто в сочинении стихов испытал свои силы. Сия польза наша, что мы приобрели от книг церковных богатство к сильному изображению идей важных и высоких, хотя велика, однако еще находим другие выгоды, каковых лишены многие языки, и сие, во-первых, по месту. Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах ив селах. Напротив того, в некоторых других государствах, например в Германии, баварский крестьянин мало разумеет меклен-бургского или бранденбургский швабского, хотя все того ж немецкого народа. Подтверждается вышеупомянутое наше преимущество живущими за Дунаем народами славенского поколения, которые греческого исповедания держатся, ибо хотя разделены от нас иноплеменными языками, однако для употребления славенских книг церковных говорят языком, россиянам довольно вразумительным, который весьма много с нашим наречием сходнее, нежели польский, невзирая на безразрывную нашу с Польшею пограничность. По времени ж рассуждая, видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько изменился, чтобы старого разуметь не можно было: не так, как многие народы, не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали, ради великой его перемены, случившейся через то время. Рассудив таковую пользу от книг церковных славенских в российском языке, всем любителям отечественного слова беспристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, от чего к общей и к собственной пользе воспоследует: 1) По важности освященного места Церкви Божией и для древности чувствуем в себе к славенскому языку некоторое особливое почитание, чем великолепные сочинитель мысли сугубо возвысит. 2) Будет всяк уметь разбирать высокие слова от подлых и употреблять их в приличных местах по достоинству предлагаемой материи, наблюдая равность слога. 3) Таким старательным и осторожным употреблением г сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков, заимствующих себе красоту из греческого, и то еще чрез латинский. Оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют. Сие все показанным способом пресечется, и российский язык в полной силе, красоте и богатстве пременам и упадку не подвержен утвердится, коль долго Церковь Российская славословием Божиим на славенском языке украшаться будет. Сие краткое напоминание довольно к движению ревности в тех, которые к прославлению отечества природным языком усердствуют, ведая, что с падением оного без искусных в нем писателей немало затмится слава всего народа. Где древний, язык ишпанский, галский, британский и другие с делами оных народов? Не упоминаю о тех, которые в прочих частях света у безграмотных жителей во многие веки чрез переселения и войны разрушились. Бывали и там герои, бывали отменные дела в обществах, бывали чудные в натуре явления, но все в глубоком неведении погрузились. Гораций говорит: Герои были до Атрида, Но древность скрыла их от нас, Что дел их не оставил вида Бессмертный стихотворцев глас. Счастливы греки и римляне перед всеми древними европейскими народами, ибо хотя их владения разрушились и языки из общенародного употребления вышли, однако из самых развалин, сквозь дым, сквозь звуки в отдаленных веках слышен громкий голос писателей, проповедующих дела своих героев, которых люблением и покровительством ободрены были превозносить их купно с отечеством. Последовавшие поздные потомки, великою древностью и расстоянием мест отдаленные, внимают им с таким же движением сердца, как бы их современные одноземцы. Кто о Гекторе и Ахиллесе читает у Гомера без рвения? Возможно ли без гнева слышать Цицеронов гром на Катилину? Возможно ли внимать Горациевой лире, не склонясь духом к Меценату, равно как бы он нынешним наукам был покровитель? Подобное счастье оказалось нашему отечеству от просвещения Петрова и действительно настало и основалось щедротою его великия дщери. Ею ободренные в России словесные науки не дадут никогда прийти в упадок российскому слову. Станут читать самые отдаленные веки великие дела Петровы и Елисаветина веку и, равно как мы, чувствовать сердечные движения. Как не быть ныне Виргилиям и Горациям? Царствует Августа Елисавета; имеем знатных и Меценату подобных предстателей, чрез которых ходатайство ея отеческий град снабден новыми приращениями наук и художеств. Великая Москва, ободренная пением нового Парнаса, веселится своим сим украшением и показывает оное всем городам российским как вечный залог усердия к отечеству своего основателя, на которого бодрое попечение и усердное предстательство твердую надежду полагают российские музы о высочайшем покровительстве.
ПРИМЕЧАНИЯ
Письмо о правилах российского стихотворства
Впервые -- Ломоносов М. В. Собрание разных сочинений в стихах и прозе. Кн. 2. М., 1778. Написано в сентябре 1739 г. в Германии. Обращено к членам Российского собрания, учрежденного при Академии наук в 1735 г. для "исправления и приведения в совершенство природного языка". В "Письме" Ломоносов оспаривает (и отчасти развивает) мысли Тредиаковского о русском стихосложении, изложенные в его книге "Новый и краткий способ к сложению российских стихов" (1735). Печатается по изд.: Ломоносов М. В. Сочинения. М., 1987. Ода, которую <...>сердце возбудила -- "Ода на взятие Хотина", приложенная к письму. Противно учинил Смотрицкий -- в "Славянской грамматике" М. Смотрицкого (часть 4 "О просодии стихотворной") правила греческой просодии механически применены к русским гласным. Следующие российские сочинены -- оба примера сочинены самим Ломоносовым. По оному королларию -- королларий I "Нового и краткого способа" Тредиаковского. Невозможно сердцу, ах! не иметь печали -- стих Тредиаковского. Московские школы -- Славяно-греко-латинская академия. Белеет, будто снег, лицом -- этот и все последующие примеры сочинены Ломоносовым. Красовулях, ходулях -- намек на четверостишие Тредиаковского из "Нового и краткого способа": "Нужды, будь вин жаль, нет мне в красовулях // Буде ж знаться ты с низкими перестал, // Как к высоким все уже лицам пристал; // Ин к себе притти позволь на ходулях".
О нынешнем состоянии словесных наук в России
Впервые -- Записки имп. Академии наук, приложение к т. 8. No 7. СПб., 1865. С. 90-91. Написано в конце 1756 - начале 1757 гг. Печатается по изд.: Ломоносов М. В. Сочинения. М., 1987.
Предисловие о пользе книг церковных в российском языке
Впервые -- Ломоносов М. В. Собрание разных сочинений в стихах и прозе. Кн. 1. Изд. 2-е. М., 1757. С. 3--10. Датируется серединой августа 1758 (выход книги был задержан до конца сентября 1758). Печатается по изд.: Ломоносов М. В. Сочинения. М., 1987. Цицеронов гром на Катилину -- речь Цицерона против Каталины. Имеем знатных и Меценату подобных представителей -- имеется в виду И. И. Шувалов. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке -- Мартин Лютер перевел Библию на немецкий язык в 1521--1534 гг.
Почтеннейшие господа!
Ода, которую вашему рассуждению вручить ныне высокую честь имею, не
что иное есть, как только превеликий оныя радости плод, которую непобедимейшия
нашея монархини преславная над неприятелями победа в верном и ревностном
моем сердце возбудила. Моя продерзость вас неискусным пером утруждать
только от усердныя к отечеству и его слову любви происходит. Подлинно,
что для скудости к сему предприятию моих сил лучше бы мне молчать было.
Однако не сомневаясь, что ваше сердечное радение к распространению и
исправлению российского языка и мое в сем неискусство и в российском
стихотворстве недовольную способность извинит, а доброе мое намерение
за благо примет, дерзнул наималейший сей мой труд купно со следующим
о нашей версификации вообще рассуждением
вашему предложить искусству.
Не пристрастие меня к сему понудило, чтобы большее искусство имеющим
правила давать, но искреннее усердие заставило от вас самих научиться,
правдивы ли оные мнения, что я о нашем стихосложении имею и по которым
доныне, стихи сочиняя, поступаю. Итак, начиная оное вам, мои господа,
предлагать, прежде кратко объявляю, на каких я основаниях оные утверждаю.
Первое и главнейшее мне кажется быть сие: российские стихи надлежит
сочинять по природному нашего языка свойству, а того, что ему весьма
несвойственно, из других языков не вносить.
Второе: чем российской язык изобилен и что в нем к версификации угодно
и способно, того, смотря на скудость другой какой-нибудь речи или на
небрежение в оной находящихся стихотворцев, не отнимать; но как собственное
и природное употреблять надлежит.
Третие: понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради,
чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть,
кому и в чем лучше последовать.
На сих трех основаниях утверждаю я следующие правила.
Первое: в российском языке те только слоги долги, над которыми стоит
сила, а прочие все коротки. Сие самое природное произношение нам очень
легко показывает. Того ради совсем худо и свойству славенского языка,
которой с нынешним нашим не много разнится, противно учинил Смотрицкий,
когда он е, о
за короткие, a, i, v
за общие, и, ω
с некоторыми двугласными и со
всеми гласными, что пред двумя или многими согласными стоят, за долгие
почел. Его, как из первого параграфа его просодии видно, обманула Матфея
Стриковского Сарматская хронология, или он, может быть, на сих Овидиевых
стихах утверждался: de Ponto, lib. IV, eleg. 13:
Ah pudet, et Getico scripsi sermone libellum,
Structaque sunt nostris barbara verba modis,
Et placui, gratare mihi, coepique poätae
Inter inhumanos nomen habere Getas.
Ежели Овидий, будучи в ссылке в Томах, старинным славенским, или болгарским,
или сарматским языком стихи на латинскую стать писал, то откуду Славенския
грамматики автору на ум пришло долгость и краткость слогов совсем греческую,
а не латинскую принять, не вижу. И хотя Овидий в своих стихах, по обыкновению
латинских стихотворцев, стопы и, сколько из сего гексаметра
Materiam quaeris? Laudes de Caesare dixi (ibidem)
заключить можно, двоесложные и троесложные в героическом своем поэмате
употреблял, однако толь высокого разума пиита не надеюсь, что так погрешил,
чтобы ему долгость и краткость слогов, латинскому или греческому языку
свойственную, в оные стихи ввести, которые он на чужом и весьма особливом
языке писал. И ежели древней оный язык от нынешнего нашего не очень
был различен, то употреблял остроумный тот стихотворец в стихах своих
не иные, как только те за долгие слоги, па которых акцент стоит, а прочие
все за краткие. Следовательно, гексаметры, употребляя вместо спондеев
для их малости хореи, тем же образом писал, которым следующие российские
сочинены:
Счастлива красна была весна, всё лето приятно.
Только мутился песок, лишь белая пена кипела.
А пентаметры:
Как обличаешь, смотри больше свои на дела.
Ходишь с кем всегда, бойся того подопнуть.
А не так, как Славенския грамматики автор:
Сарматски новорастныя музы стопу перву,
Тщащуюся Парнас во обитель вечну заяти.
Христе царю, приими и, благоволив тебе с отцем,
и проч.
Сии стихи коль славенского языка свойству противны, всяк видеть может,
кто оной разумеет. Однако не могу я и оных сим предпочитать, в которых
все односложные слова за долгие почитаются. Причина сего всякому россиянину
известна. Кто будет протягивать едино-сложные союзы и многие во многих
случаях предлоги? Самые имена, местоимения и наречия, стоя при других
словах, свою силу теряют. Например: за сто лет; под мост упал; ревет
как лев. Что ты знаешь? По оному королларию, в котором сие правило счастливо
предложено, сочиненные стихи, хотя быть гексаметрами, в истые и изрядные,
из анапестов и ямбов состоящие пентаметры попали, например:
– –
– – –
Не возможно сердцу, ах! не иметь печали.
По моему мнению, наши единосложные слова иные всегда долги, как: бог,
храм, свят;
иные кратки, например союзы: же, да, и
; а иные
иногда кратки, иногда долги, например: на море, по году, на волю,
по горé
.
Второе правило: во всех российских правильных стихах, долгих и коротких,
надлежит нашему языку свойственные стопы, определенным числом и порядком
учрежденные, употреблять. Оные каковы быть должны, свойство в нашем
языке находящихся слов оному учит. Доброхотная природа как во всем,
так и в оных довольное России дала изобилие. В сокровище нашего языка
имеем мы долгих и кратких речений неисчерпаемое богатство; так что в
наши стихи без всякий нужды двоесложные и троесложные стопы внести,
и в том грекам, римлянам, немцам и другим народам, в версификации правильно
поступающим, последовать можем. Не знаю, чего бы ради иного наши гексаметры
и все другие стихи, с одной стороны, так запереть, чтобы они ни больше,
ни меньше определенного числа слогов не имели, а с другой, такую волю
дать, чтобы вместо хорея свободно было положить ямба, пиррихия и спондея,
а следовательно, и всякую прозу стихом называть, как только разве последуя
на рифмы кончащимся польским и французским строчкам? Неосновательное
оное употребление, которое в Московские школы из Польши принесено, никакого
нашему стихосложению закона и правил дать не может. Как оным стихам
последовать, о которых правильном порядке тех же творцы не радеют? Французы,
которые во всем хотят натурально поступать, однако почти всегда противно
своему намерению чинят, нам в том, что до стоп надлежит, примером быть
не могут: понеже, надеясь на свою фантазию, а не на правила, толь криво
и косо в своих стихах слова склеивают, что ни прозой, ни стихами назвать
нельзя. И хотя они так же, как и немцы, могли бы стопы употреблять,
что сама природа иногда им в рот кладет, как видно в первой строфе оды,
которую Боало Депро на сдачу Намура сочинил:
Quelle docte et sainte ivresse
Aujourd"hui me fait la loi?
Chastes Nymphes du Permesse etc.
однако нежные те господа, на то не смотря, почти однеми рифмами себя
довольствуют. Пристойным весьма символом французскую поэзию некто изобразил,
представив оную на театре под видом некоторыя женщины, что, сугорбившись
и раскорячившись, при музыке играющего на скрыпице сатира танцует. Я
не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо
бодростию и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не
уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную
версификацию иметь может. Сие толь долго пренебреженное счастие чтобы
совсем в забвении не осталось, умыслил я наши правильные стихи из некоторых
определенных стоп составлять и от тех, как в вышеозначенных трех языках
обыкновенно, оным имена дать.
Первый род стихов называю ямбическим
, которой из одних только
ямбов состоит:
– – – –
Белеет будто снег лицом.
Второй анапестическим, в
котором только одни анапесты находятся:
– – – –
Начертан многократно в бегущих волнах.
Третий из ямбов
и анапестов смешенным,
в котором, по
нужде или произволению, поставлены быть могут, как случится:
– – –
Во пищу себе червей хватать.
Четвертый хореическим, что одни хореи составляют:
– – –
Свет мой, знаю, что пылает.
– – – –
Мне моя не служит доля.
Пятой дактилическим,
которой из единых только дактилей состоит:
– – – – – –
Вьется кругами змиа по траве, обновившись в расселине.
Шестой из хореев
и дактилей смешенным,
где, по нужде
или по изволению, ту и другую употреблять можно стопу:
– – – – –
Ежель боится, кто не стал бы силен безмерно.
Сим образом расположив правильные наши стихи, нахожу шесть родов гексаметров,
столько ж родов пентаметров, тетраметров, триметров
и диметров,
а следовательно, всех тридцать родов.
Неправильными и вольными стихами те называю, в которых вместо ямба
или хорея можно пиррихия положить. Оные стихи употребляю я только в
песнях, где всегда определенное число слогов быть надлежит. Например,
в сем стихе вместо ямба пиррихий положен:
– – –
Цветы, румянец умножайте.
А здесь вместо хорея:
– – –
Солнцева сестра забыла.
Хорея вместо ямба и ямба вместо хорея в вольных стихах употребляю
я очень редко, да и то ради необходимыя нужды или великия скорости,
понеже они совсем друг другу противны.
Что до цезуры
надлежит, оную, как мне видится, в средине правильных
наших стихов употреблять и оставлять можно. Долженствует ли она в нашем
гексаметре для одного только отдыху быть неотменно, то может рассудить
всяк по своей силе. Тому в своих стихах оную всегда оставить позволено,
кто одним духом тринадцати слогов прочитать не может. За наилучшие,
велелепнейшие и к сочинению легчайшие, во всех случаях скорость и тихость
действия и состояния всякого пристрастия изобразить наиспособнейшие
оные стихи почитаю, которые из анапестов и ямбов состоят.
Чистые ямбические стихи хотя и трудновато сочинять, однако, поднимался
тихо вверьх, материи благородство, великолепие и высоту умножают. Оных
нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах, что я в
моей нынешней и учинил. Очень также способны и падающие, или из хореев
и дактилев составленные, стихи к изображению крепких и слабых аффектов,
скорых и тихих действий быть видятся. Пример скорого и ярого действия:
Брé
вна катайте наверьх, каменья и гó
ры валите,
Лес бросайте, живучей выжав дух, задавите.
Прочие роды стихов, рассуждая состояние и важность материи, также
очень пристойно употреблять можно, о чем подробну упоминать для краткости
времени оставляю.
Третие: российские стихи красно и свойственно на мужеские, женские
и три литеры гласные, в себе имеющие рифмы,
подобные италианским,
могут кончиться. Хотя до сего времени только одне женские рифмы в российских
стихах употребляемы были, а мужеские и от третьего слога начинающиеся
заказаны, однако сей заказ толь праведен и нашей версификации так свойствен
и природен, как ежели бы кто обеими ногами здоровому человеку всегда
на одной скакать велел. Оное правило начало свое имеет, как видно, в
Польше, откуду пришед в Москву, нарочито вкоренилось. Неосновательному
оному обыкновению так мало можно последовать, как самим польским рифмам,
которые не могут иными быть, как только женскими, понеже все польские
слова, выключая некоторые односложные, силу над предкончаемом слоге
имеют. В нашем языке толь же довольно на последнем и тре0тием, коль
над предкончаемом слоге силу имеющих слов находится, то для чего нам
оное богатство пренебрегать, без всякия причины самовольную нищету терпеть
и только однеми женскими побрякивать, а мужеских бодрость и силу, тригласных
устремление и высоту оставлять? Причины тому никакой не вижу, для чего
бы мужеские рифмы толь смешны и подлы были, чтобы их только в комическом
и сатирическом стихе, да и то еще редко, употреблять можно было? и чем
бы святее сии женские рифмы: красовулях, ходулях
следующих мужеских:
восток, высок
были? по моему мнению, подлость рифмов не в том
состоит, что они больше или меньше слогов имеют, но что оных слова подлое
или простое что значат.
Четвертое: российские стихи так же кстати, красно и свойственно советоваться
могут, как и немецкие. Понеже мы мужеские, женские
и тригласные
рифмы иметь можем, то услаждающая всегда человеческие чувства перемена
оные меж собою перемешивать пристойно велит, что я почти во всех моих
стихах чинил. Подлинно, что всякому, кто одне женские рифмы употребляет,
сочетание и перемешка стихов странны кажутся; однако ежели бы он к сему
только применился, то скоро бы увидел, что оное толь же приятно и красно,
коль в других европейских языках. Никогда бы мужеская рифма перед женскою
не показалася, как дряхлой, черной и девяносто лет старой арап перед
наипоклоняемою, наинежною и самым цветом младости сияющею европейскою
красавицею.
Здесь предлагаю я некоторые строфы из моих стихов в пример стоп и
сочетания. Тетраметры, из анапестов и ямбов сложенные:
На восходе солнце как зардится,
Вылетает вспыльчиво хищный веток,
Глаза кровавы, сам вертится;
Удара не сносит север в бок,
Господство дает своему победителю,
Пресильному вод морских возбудителю,
Свои тот зыби на прежни возводит,
Являет полность силы своей,
Что южной страной владеет всей,
Индийски быстро острова проходит.
Вольные вставающие тетраметры:
Одна с Нарциссом мне судьбина,
Однака с ним любовь моя.
Хоть я не сам тоя причина,
Люблю Миртиллу, как себя.
Вольные падающие тетраметры:
Нимфы окол нас кругами
Танцевали поючи,
Всплескиваючи руками,
Нашей искренной любви
Веселяся привечали
И цветами нас венчали.
Ямбические триметры:
Весна тепло ведет,
Приятной запад веет,
Всю землю солнце греет;
В моем лишь сердце лед,
Грусть прочь забавы бьет.
Но, мои господа, опасался, чтобы неважным сим моим письмом вам очень
долго не наскучить, с покорным прошением заключаю. Ваше великодушие,
ежели мои предложенные о российской версификации мнения нашему языку
несвойственны и непристойны, меня извинит. Не с иным коим намерением
я сие учинить дерзнул, как только чтобы оных благосклонное исправление
или беспристрастное подкрепление для большего к поэзии поощрения от
вас получить. Чего несомненно надеясь, остаюсь, почтеннейшие господа,
ваш покорнейший слуга
Михайло Ломоносов.
1739
Стыдно мне, я написал книжку на гетском
языке, И варварские слова построены нашим размером. И, поздравь меня,
я понравился. И необразованные геты начали считать меня поэтом (лат.).
- Ред.
Ты спрашиваешь о теме? Я произнес похвалу Цезарю (там же)
(лат.). - Ред.
Какое ученое и священное пьянство дает мне днесь закон? Чистые
пермесские музы... (франц) - Ред.
Примечания
:Соч. 1778, кн. 2, с. 3. Печ. по Соч.
1778 с исправлением погрешностей по Соч. 1784. Написано в Фрейберге в
1739 г. и отправлено в Петербург вместе с «Одой на взятие Хотина», упоминаемой
в письме (см. вступ. статью).
Смотрицкий
Мелетий (ок. 1578-1633) - автор «Славенской грамматики»,
вышедшей впервые в Евю (Вевес) близ Вильнюса и переизданной в Москве в
1648 г.
Стриковский -
Матвей Стрыйковский. Польский историк XVI в., составитель
«Хроники польской» (Кенигсберг, 1582), которую Ломоносов называет «Сарматской».
В пересказе Смотрицкого Стрыйковский утверждал, что Овидий, будучи в ссылке
в г. Томы (неподалеку от нынешней Констанцы) и живя среди «сарматского
народа», - «языку их совершенно навыкша, славенским диалектом, за чистое
его, красное и любоприемное, стихи или вирши писавши». Овидий был сослан
в 9 г. в «страну гетов и сарматов», откуда якобы прислал написанное им
на «гетском языке» «Похвальное слово» Августу. Приведенные Ломоносовым
стихи на латинском языке взяты из книги IV «Посланий с Понта».
Счастлива красна была.
Ломоносов противопоставляет составленные
им двустишия (как пример гекзаметра и пентаметра) «геройскому или шестомерному
стиху», приведенному Смотрицким. Причем главную ошибку Смотрицкого Ломоносов
видит в стремлении навязать русскому языку совершенно неприменимые к нему
правила греческого стихосложения, различавшего долготу и краткость гласных
звуков.
Московские школы. -
Славяно-греко-латинская академия в Москве,
где были приняты правила силлабического стихосложения, занесенные «из
Польши» (через Украину).
Боало-Депро -
Буало-Депрео Никола (1636-1711). Его ода, посвященная
взятию фландрской крепости Намюр войсками Людовика XIV (1692), была издана
вместе с теоретическим «Рассуждением об оде» (1693). Возможно, что здесь
скрыт и намек на Тредиаковского, который, издавая свою оду «О взятии Гданска»
(1734), также сопроводил ее «Рассуждением об оде вообще». Цитируя Буало,
Ломоносов отмечает подражательность оды Тредиаковского, где были такие
стихи:
Кое трезвое мне пианство
Слово дает к славной причине?
Чистое Парнаса убранство,
Музы! не вас ли вижу ныне?
Белеет будто снег лицом.
Этот и все дальнейшие стихотворные
примеры принадлежат Ломоносову.
Красовулях.
Ходуль, красовуль - рифмы, употреблявшиеся Тредиаковским.
Старой арап.
Отклик на слова Тредиаковского в трактате «Новый
и краткий способ к сложению стихов российских», где указывалось на недопустимость
сочетания женских и мужских рифм, что так же «мерзко», «когда бы кто
наипоклоняемую, наинежную и самым цветом младости своея сияющую европейскую
красавицу выдал за дряхлого, черного и девяносто лет имеющего арапа».
Источник : Ломоносов М. В. Избранные произведения / Вст. ст., подг. текста и прим. А. А. Морозова. – М.;Л.: Сов. писатель, 1965. – 486-494, 553-554 (прим.) («Библиотека поэта», большая серия.)
Первоочередной задачей нормирования литературы оказалась реформа стихосложения -- ведущей литературной формой классицизма была именно стихотворная, а к 1730-м гг. в России дело со стихосложением явно обстояло неблагополучно, поскольку с начала XVII в. до 1730-х гг. общеупотребительным был силлабический (равносложный) принцип стихосложения, не соответствующий акцентологии русского языка.
Принцип стихосложения, продуктивный в том или ином языке, связан с особенностями акцентологии языка. В языках, где отсутствует категория силового ударения, но функционален признак долготы или краткости гласного звука, продуктивным является тонический (музыкальный) принцип стихосложения, учитывающий качество звука и основанный на регулярности чередования долгих и кратких звуков в пределах одного стиха (таково стихосложение древних языков, греческого и латыни). В языках, акцентология которых основана на категории силового ударения, то есть на динамическом выделении и качественном изменении ударного гласного, продуктивность того или иного принципа стихосложения зависит от положения ударения в слове. В языках с закрепленным ударением (моноакцентных), когда в каждом слове ударение падает на один и тот же слог, считая от начала или конца слова, продуктивным является силлабический (от греч. syliaba -- слог) принцип стихосложения, предполагающий учет количества слогов в стихах. Силлабическим является польское (ударение закреплено на предпоследнем слоге) и французское (ударение закреплено на последнем слоге) стихосложение. Наконец, для языков с незакрепленным ударением (полиакцентных) оптимальным является силлабо-тонический принцип стихосложения, учитывающий количество слогов в стихе и их качество -- ударность или безударность, причем ударные и безударные слоги должны чередоваться регулярно. Таким является современное русское стихосложение.
Силлабическое стихосложение было заимствовано из польской культурной традиции вместе с жанром виршей -- стихов, предназначенных для чтения (в отличие от песенной лирики -- кантов), которые закрепились в школьной поэзии. Русские силлабические стихи разделялись на длинные (героические) -- от 11 до 13 слогов и короткие -- от 4 до 9 слогов. И поскольку существенной особенностью ритма польских виршей в связи с тем, что в польском языке ударение падает на предпоследний слог слова, было женское окончание (предпоследний слог ударный, последний безударный), постольку и в русских силлабических стихах потребовалось закрепить одну сильную позицию -- а именно предпоследний ударный слог, что является показателем неорганичности силлабики для русского стихосложения.
То обстоятельство, что реформа русского стихосложения назрела к 1730-м гг., было обусловлено целым рядом национально-исторических причин. Секулярный характер русских культурных реформ требовал создания новой светской поэзии, а для нее силлабические вирши, прочно связанные с духовной клерикальной традицией, представлялись непригодными: новый строй мыслей и чувств требовал новых поэтических форм и нового языка. Состояние русской силлабики на рубеже XVII--XVIII вв. свидетельствовало о том, что эта форма стихотворства переживает внутренний кризис, поскольку главным в силлабическом виршетворчестве этой эпохи стали формальные эксперименты: фигурные стихи, акростихи, стихи-палиндромы составляли существенный раздел русской силлабики начала XVIII в. Национально-исторические причины необходимости реформирования русского стихосложения усилили собой основную -- лингвистическую неорганичность силлабического принципа стихосложения для полиакцентного русского языка (которая существовала с самого начала бытования силлабики в русской поэзии). Сочетание силлабики с незакрепленностью ударения лишало русские силлабические стихи самого главного свойства, отличающего стихи от прозы -- ритма, основанного на регулярном чередовании тождественных звуковых единиц.
Первый этап реформы стихосложения был осуществлен Василием Кирилловичем Тредиаковским в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий», изданном в 1735 г. И первое же основание, которое Тредиаковский приводит для своей реформы, заключается именно в необходимости соответствия принципа стихосложения акцентологии языка.
В поэзии вообще две вещи надлежит примечать. Первое: материю или дело, каковое пиита предприемлет писать. Второе: версификацию, то есть способ сложения стихов. Материя всем языкам в свете общая есть вещь <...>. Но способ сложения стихов весьма есть различен по различию языков. Тредиаковский В.К. Избранные произведения. М.; Л., 1963. С. 336. Далее тексты Тредиаковского цитируются по этому изданию с указанием страницы в скобках.
Установив соотношение акцентологии русского и древних языков: «долгота и краткость слогов в новом сем российском стихосложении не такая, разумеется, какова у греков и латин, но только тоническая, то есть в едином ударении голоса состоящая» О.Б. Лебедева. История русской литературы XVIII века Учебник для вузов. ., Тредиаковский в своей реформе пошел по пути последовательных аналогий. Звуки языка различаются по своему качеству: они бывают гласные и согласные.
Следующая за звуком смысловая единица -- слог -- состоит из звуков разного качества, причем слогообразующим является гласный. Слоги соединяются в более крупную семантическую единицу -- слово, и в пределах слова один слог -- ударный -- качественно отличается от других; словообразующим является ударный слог, который в любом слове всегда один и может сочетаться с каким угодно количеством безударных слогов, так же, как в слоге один гласный звук может сочетаться с одним или несколькими согласными. Так, Тредиаковский вплотную подходит к идее новой ритмической единицы стиха -- стопе, представляющей собой сочетание ударного с одним или несколькими безударными слогами.
Мельчайшей ритмической единицей тонического стиха является долгий звук, регулярно повторяющийся в пределах стиха через равные промежутки, составленные из кратких звуков. Мельчайшей ритмической единицей силлабического стиха является слог, по количеству которого в одном стихе определяется его ритм. Соединяя для русского стихосложения ударные и безударные слоги в повторяющиеся в пределах стиха группы, Тредиаковский укрупняет мельчайшую ритмическую единицу стиха, учитывая и количество слогов в стихе (силлабика) и разное качество ударных и безударных звуков.
Таким образом, объединяя силлабический и тонический принципы стихосложения в понятии стопы, Тредиаковский приходит к открытию и научному обоснованию силлабо-тонической системы стихосложения.
Давая определение стопы: «Мера, или часть стиха, состоящая из двух у нас слогов» , Тредиаковский выделил следующие типы стоп: спондей, пиррихий, хорей (трохей) и ямб, особенно оговорив необходимость закономерного повторения стоп в стихе. Начавшись со стопы хорея или ямба, стих должен продолжаться этими же самыми стопами. Так создается продуктивная звуковая модель русского ритмизированного стиха, отличающегося от прозы, по выражению Тредиаковского «мерой и падением, чем стих поется» -- то есть регулярным повторением одинаковых сочетаний ударных и безударных слогов в пределах одного стиха и переходящим из стиха в стих в пределах всего стихотворного текста.
Однако на этом положительные завоевания Тредиаковского в области русского стихосложения и кончаются. В силу ряда объективных причин его реформа в конкретном приложении к русскому стихосложению оказалась ограничена слишком крепкой связью Тредиаковского с традицией русской силлабики: именно на нее он ориентировался в своих стиховедческих штудиях: «употребление от всех наших стихотворцев принятое» имело решительное влияние на степень радикальности тех выводов, которые Тредиаковский рискнул сделать из своего эпохального открытия.
Ограниченность его реформы заметна уже в том, что в «Новом и кратком способе...» даже не упомянуты трехсложные стопы -- дактиль, анапест и амфибрахий. Хотя, впоследствии в поисках аналогов гомеровского гекзаметра, Тредиаковский разрабатывает великолепную и совершенную модель шестистопного дактиля -- метрического аналога античного гекзаметра в русском стихосложении. Это безусловное предпочтение двусложных стоп вообще, и хорея в частности -- «тот стих всеми числами совершен и лучше, который состоит только из хореев» О.Б. Лебедева. История русской литературы XVIII века Учебник для вузов. . -- свидетельствует о не преодоленной власти силлабической традиции над метрическим мышлением Тредиаковского.
Каждый русский силлабический стих имел обязательный ударный слог -- предпоследний. Таким образом, каждый силлабический стих оканчивался стопой хорея, которая обусловила женский тип клаузулы и рифмы. И в качестве обязательного элемента русского силлабического стиха эта заключительная стопа хорея оказывала довольно сильное ритмизирующее влияние на весь стих: слова в стихе часто подбирались и располагались таким образом, что возникала тенденция к упорядочиванию ритма стиха по законам хорея, что вело к падению ударений на нечетные слоги. Разумеется, это было вполне стихийно, но, тем не менее, по подсчетам исследователей, такие случайно хореические стихи в русской силлабике составляли до 40%. Вот характерный пример из Сатиры I А.Д. Кантемира:
Расколы и ереси науки суть дети;
Больше врет, кому далось больше разумети. Кантемир А.Д. Собрание стихотворений. Л., 1956. .
Если в первом стихе ударения вполне беспорядочны и падают на 2, 5, 9, 11 и 12-е слоги, то во втором наблюдается четкая тенденция падения ударений на нечетные слоги: 1, 3, 5, 7, 8, 12-й. Ее не нарушает то обстоятельство, что после седьмого слога ударения начинают падать на четные слоги -- 8 и 12, поскольку между седьмым и восьмым слогами находится цезура -- интонационная пауза, по длительности равная безударному слогу и восполняющая его отсутствие. Именно эту тенденцию русского силлабического стиха к самоорганизации в ритме хорея и разглядел Тредиаковский. И этим объясняется и его пристрастие к хорею, и его убеждение в том, что русскому стихосложению свойственны только двусложные стопы.
Далее, необходимо отметить и то обстоятельство, что в сфере внимания Тредиаковского как объект реформы находился только длинный стих -- силлабический 11- и 13-сложник. С короткими стихами Тредиаковский не работал вообще, считая, что они в реформе не нуждаются. И это его суждение было не совсем уж безосновательным: на короткие стихи заключительная стопа хорея оказывала несравненно более сильное ритмизующее влияние, так что зачастую они получались совершенно тонически правильными. Например, известное стихотворение Феофана Прокоповича на Прутский поход Петра I написано практически правильным 4-стопным хореем:
За могилою Рябою,
Над рекою Прутовою
Было войско в страшном бою. Прокопович Феофан. Сочинения. М; Л., 1961. .
То, что Тредиаковский ограничил свою реформу одним видом стиха -- длинным, а также предписал для него один-единственный возможный ритм -- хореический, имело еще несколько следствий, тоже клонящихся к ограничению практического применения силлабо-тоники в области клаузулы и рифмы. Во-первых, соответственно традициям героического 13-сложника, имеющего парную рифму, Тредиаковский признавал только ее, отрицательно относясь к перекрестному и охватному типам рифмовки. Во-вторых, диктуемый хореем тип рифмы и клаузулы (женский) исключал возможность мужских и дактилических окончаний и рифм, а также возможность их чередования. В результате и получилось, что Тредиаковский, первооткрыватель силлабо-тонического принципа стихосложения, создал всего один вид силлабо-тонического стиха. Реформированный им силлабический тринадцатисложник с современной точки зрения является чем-то вроде семистопного хорея с усеченной до одного ударного слога четвертой стопой.
Второй этап реформы русского стихосложения осуществил Михаил Васильевич Ломоносов в «Письме о правилах российского стихотворства», которое он, обучавшийся тогда в Германии, прислал из Марбурга в Петербург с приложением текста своей первой торжественной оды «На взятие Хотина» в 1739 г. «Письмо...» Ломоносова явилось результатом тщательного изучения им «Нового и краткого способа...» Тредиаковского. В основных положениях реформы Тредиаковского Ломоносов не усомнился: он полностью разделяет убеждение предшественника в том, что «российские стихи надлежит сочинять по природному нашего языка свойству; а того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить». Ломоносов М.В. Избранные произведения. Л., 1986. . Далее тексты теоретико-литературных работ Ломоносова цитируются по этому изданию с указанием страницы в скобках.
В 1739 году находясь в городе Фрейбурге Ломоносов закончил работу над Письмом о правилах российского стихотворства, где он с удивительной смелостью выдвинул новую систему русского стихосложения. Вскоре эта система стала господствующей в России. Он утверждал, что российские стихи надлежит сочинять по природному свойству нашего языка, а что ему не свойственно из других языков не вносить. Это для него оставалось главным требованием к литературе.
Второе: чем российский язык изобилен и что в нем к версификации угодно и способно того, смотря на скудность какой-нибудь другой речи или небрежение в оной находящейся стихотворцам не отнимать, но как собственное и природное употреблять гоже. Ломоносов говорит, что вроде бы в разговоре русский язык скуден, но по своей природе и своим свойствам очень богатый и звонкий язык, только его надо развивать согласно его природным свойствам и очищать от всего иного.
Третье: конечно же стихотворство только лишь начинается, но того ради чтобы ничего неугодного не получилось, а хорошего не оставить, надо смотреть кому и в чем лучше последовать.
На этих трех правилах Ломоносов утвердил следующие правила:
Первое: Ломоносов писал что, по его мнению, наши единосложные слова иные всегда долги как: бог, храм, свят и другие.
Второе правило: во всех российских стихах долгих и коротких надлежит нашему языку свойственные ему стопы определенные числом и порядком употреблять. Ломоносов критикует французскую поэзию, где одними фантазиями стихи написаны и нигде не найдешь такого которое написано по правилам «столь криво и косо в стихах слова склеены что ни прозой ни стихами назвать нельзя». И хотя они могли также, как и немцы стопы употреблять, что сама природа иногда им в рот кладет. По его утверждению русская литература, не отгораживаясь от иностранной, должна идти самобытным путем, в соответствии с богатыми возможностями русского литературного языка, который следует развивать, согласно природным его свойствам и очищать от всего ему чуждого Ломоносов писал «Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростью и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобно оным, в себе сочетает природную и свойственную версификацию».
После этого Ломоносов вывел типы стихов:
Первый род стихов был назван ямбическим, который из одних ямбов состоит.
Второй - анапестическим, в котором одни анапесты находятся.
Третий - из ямбов и анапестов смешенным, в котором по нужде или произвольно может так случиться.
Четвертый - хореический, что одни хореи составляют.
Пятый - дактическим, который из единых дактов состоит.
Шестой из хореев и дактов состоит, где по нужде или произвольно и ту и другую можно использовать стопу.
Сим образуем, расположив правильные наши стихи, нахожу шесть родов гекзаметров столько же родов пентаметров, тетраметров, триметров и диметров а, следовательно, всех тридцати родов.
Неправильными и вольными стихами называю, которые вместо ямба или хорея можно пиррихия положить.
Третье правило, российские стихи красно и свойственно на мужские и женские и три литеры гласных, в себе имеющие рифмы подобно италианским могут кончиться.
Четвертое правило российские стихи так же, кстати, красно и свойственно сочетаться могут, как и немецкие. М.В. Ломоносов утверждал, что нашими российскими стихами можно воспевать и женскую красоту, и мужскую силу, смелость. В них все прекрасно рифмуется и сочетается, как и в немецких стихах. Теоретические положения Ломоносов всегда подтверждал своими стихами.
Се образ изваян премудрого героя,
Что, ради подданных лишив себя покоя,
Последний принял чин и, царствуя, служил,
Свои законы сам примером утвердил,
Рождены к скипетру простер в работу руки,
Монаршу власть скрывал, чтоб нам открыть науке,
Когда он строил град, сносил труды в войнах,
В землях датских был и странствовал в морях,
Художников сбирал и обучал солдатов,
Домашних побеждал и внешних супостатов,
И словом се есть Петр отечества отец,
Земное божество Россия почитает
И столько алтарей пред зраком сим пылает
Коль много ему обязанных сердец
«Надпись к статуе Петра Великого»
Богатство идейного содержания, гражданская тематика - вот те основные требования, которые предъявлял Ломоносов к современной ему поэзии. Ими пронизано все его литературное творчество. Самой важной для страны задачей Ломоносов считал распространение просвещения среди всего народа. Но против такой демократизации просвещения выступали феодальные круги и царское самодержавие, а это вело к социальной борьбе.
Несмотря на то, что Ломоносов здесь не употребляет слов «силлабическое стихосложение», «полиакцентность русского языка» и «польская версификация», совершенно очевидно, что речь идет именно об акцентологическом несоответствии польской версификации («другие языки») «природному свойству» русского языка -- незакрепленному ударению. Тем более, что и первое правило, предлагаемое Ломоносовым как основа принципа стихосложения, свидетельствует, что Ломоносов, как и Тредиаковский, считает акцентологию основой стихосложения и вполне разделяет аналогию силовой ударности-безударности с долготой-краткостью, предложенную Тредиаковским: «Первое: в российском языке те только слоги долги, над которыми стоит сила, а прочие все коротки» О.Б. Лебедева. История русской литературы XVIII века Учебник для вузов. ..
Однако дальше начинаются существенные различия: уже во втором правиле, касающемся стопосложения русских стихов, очевиден осознанный протест против ограничений Тредиаковского, вызванных приверженностью последнего к силлабической традиции:
Во всех российских правильных стихах, долгих и коротких, надлежит нашему языку свойственные стопы, определенным числом и порядком учрежденные, употреблять. Иные каковы быть должны, свойство в нашем языке находящихся слов оному учит. В сокровище нашего языка имеем мы долгих и кратких речений неисчерпаемое богатство; так что в наши стихи без всякия нужды двоесложные и троесложные стопы внести. .
В одном правиле Ломоносов снимает сразу два ограничения Тредиаковского -- короткие стихи, по его мнению, так же подлежат реформированию, как и длинные, а набор двухсложных стоп Тредиаковского дополняется трехсложными стопами. Всего Ломоносов предлагает шесть типов стоп: ямб, анапест, ямбоанапест, образованный из стопы ямба в сочетании со стопой анапеста, хорей, дактиль и дактилохорей, составленный из стоп хорея и дактиля. Естественным следствием этого расширения диапазона ритмов стало допущение разных типов рифмовки, а также утверждение возможности чередования клаузул и рифм:
«российские стихи красно и свойственно на мужеские, женские и три литеры гласные в себе имеющие [дактилические] рифмы…. могут кончиться; … понеже мы мужеские, женские и тригласные рифмы иметь можем, то услаждающая всегда человеческие чувства перемена оные меж собою перемешивать пристойно велит. О.Б. Лебедева. История русской литературы XVIII века Учебник для вузов. .
Наконец, последовательная отмена всех ограничений, наложенных Тредиаковским на применение силлабо-тонического принципа, привела Ломоносова к мысли о необходимости введения еще одного, отсутствующего у Тредиаковского, ритмического определителя стиха. Поскольку Тредиаковский работал только с длинным стихом, ему не было необходимым понятие размера. А Ломоносов, работавший и с короткими, и с длинными стихами, вплотную столкнулся с необходимостью определения стиха не только по типу ритма (ямб, хорей и т.д.), но и по длине. Так в его «Письме...» складывается понятие размера, хотя сам термин «размер» Ломоносов не употребляет, а только перечисляет существующие размеры, обозначая их греческими терминами гексаметр (шестистопный), пентаметр (пятистопный), тетраметр (четырехстопный), триметр (трехстопный) и диметр (двухстопный). Шесть типов стоп, каждый из которых может употребляться в пяти вариантах размерности, дают теоретическую возможность существования «тридцати родов» стихотворства. О.Б. Лебедева. История русской литературы XVIII века. Учебник для вузов. . По сравнению с одним «родом» -- семистопным хореем Тредиаковского, тридцать метрико-ритмических вариантов стихов у Ломоносова -- это уже целая поэтическая система. Разумеется, и Ломоносов не был свободен от субъективных пристрастий в области стихосложения. Но если источником субъективного пристрастия Тредиаковского к хорею была непреодолимая власть силлабической традиции, то ломоносовская любовь к ямбу имела более глубокие эстетические основания. Определяющая ритмический рисунок ямбической стопы восходящая интонация соответствовала высокому статусу жанра торжественной оды и главной причиной Ломоносовского пристрастия к ямбу стала эта гармония формы и содержания:
…чистые ямбические стихи хотя и трудновато сочинять, однако, поднимался тихо вверьх, материи благородство, великолепие и высоту умножают. Оных нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах, что я в моей нынешней и учинил .
Во всей Ломоносовской реформе был только один непродуктивный момент -- это требование чистоты ритма, ограничение на употребление пиррихиев в двухсложных метрах (ямбе и хорее). Впрочем, это не имело характера запрета или жесткого предписания. И на практике Ломоносов очень быстро отказался от этого положения, поскольку неупотребление пиррихиев в двухсложных метрах ограничивало стихи лексически. Максимальная длина слова в чистых ямбических и хореических стихах без пиррихиев составляет не более трех слогов, а любое ограничение претило самому духу Ломоносовской реформы, осуществленной под девизом: «для чего нам оное [русского языка] богатство пренебрегать, самовольную нищету терпеть» .
Таким образом, поэтапное осуществление реформы русского стихосложения в конечном счете утвердило в русской поэзии силлабо-тонический принцип стихосложения, который максимально соответствует акцентологии русского языка и до сих пор является основополагающим принципом русского стихосложения. Тредиаковский в этой реформе является первооткрывателем, автором теоретического обоснования и первого опыта практического применения принципа, Ломоносов же -- систематизатором, распространившим сферу его применения на всю без исключения стихотворную практику.
ПИСЬМО О ПРАВИЛАХ РОССИЙСКОГО СТИХОТВОРСТВА
Почтеннейшие господа!
Ода, которую вашему рассуждению вручить ныне высокую честь имею, не что иное есть, как только превеликия оныя радости плод, которую непобедимейшия нашея монархини преславная над неприятелями победа1 в верном и ревностном моем сердце возбудила. Моя продерзость вас неискусным пером утруждать только от усердныя к отечеству и его слову любви происходит. Подлинно, что для скудости к сему предприятию моих сил лучше бы мне молчать было. Однако, не сомневаясь, что ваше сердечное радение к распространению и исправлению российского языка и мое в сем неискусство и в российском стихотворстве недовольную способность извинит, а доброе мое намерение за благо примет, дерзнул наималейший сей мой труд купно со следующим о нашей версификации2 вообще рассуждением вашему предложить искусству. Не пристрастие меня к сему понудило, чтобы большее искусство имеющим правила давать, но искреннее усердие заставило от вас самих научиться, правдивы ли оные мнения, что я о нашем стихосложении имею и по которым доныне, стихи сочиняя, поступаю. Итак, начиная оное вам, мои господа, предлагать, прежде кратно объявляю, на каких я основаниях оные утверждаю.
Первое и главнейшее мне кажется быть сие: российские стихи надлежит сочинять по природному нашему языка свойству, а того, что ему весьма несвойственно, из других языков не вносить.
Второе: чем российский язык изобилен и что в нем к версификации угодно и способно, того, смотря на скудость другой какой-нибудь речи или на небрежение в оной находящихся стихотворцев, не отнимать, но как собственное и природное употреблять надлежит.
Третие: понеже наше стихотворство только лишь начинается, того ради, чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать.
На сих трех основаниях утверждаю я следующие правила.
Первое: в российском языке те только слоги долги, над которыми стоит сила3, а прочие все коротки. Сие самое природное произношение нам очень легко показывает. Того ради совсем худо и свойству славенского языка, который с нынешним нашим не много разнится, противно учинил Смотрицкий4.<...>
Его, как из первого параграфа его просодии видно, обманула Матфея Стриковского5 Сарматская хронология или он, может быть, на сих Овидиевых стихах утверждался: de Ponto, lib. IV, eleg. 13 [Послания с Понта, IV, 13]6.
Ah pudet, et Getico scripsi sermone libellum
Structaque sunt nostris barbara verba modis,
Et placui, gratare mihi, coepique poëtae
Inter inhumanos nomen habere Getas!
[Стыдно мне, я написал книжку на гетском языке,
И варварские слова построены нашим размером.
И, поздравь меня, я понравился,
Ежели Овидий, будучи в ссылке в Томах7, старинным cлавенским, или болгарским, или сарматским языком сти-хи на латинскую стать писал, то откуду Славенския грам-матики автору на ум пришло долгость и краткость слогов совсем греческую, а не латинскую принять, не вижу. И хотя Овидий в своих стихах, по обыкновению латинских стихо-творцев, стопы и, сколько из сего гексаметра
Materiamquaeris? Laudes de Cesare dixi (ibidem).
[Ты спрашиваешь о теме? Я произнес похвалу Цезарю (там же)], заключить можно, двоесложные и трое-ложные в героическом своем поэмате употреблял, однако толь высокого разума пиита не надеюсь, что так погре-шил, чтобы ему долгость и краткость слогов, латинскому ли греческому языку свойственную, в оные стихи ввести, которые он на чужом и весьма особливом языке писал. [ ежели древний оный язык от нынешнего нашего не очень был различен, то употреблял остроумный тот стихотворец в стихах своих не иные, как только те за долгие слоги, на которых акцент стоит, а прочие все за краткие. Следовательно, гексаметры, употребляя вместо спондеев для малости хореи, тем же образом писал, которым следующие российские сочинены:
Счастлива красна была весна, все лето приятно.
Только мутился песок, лишь белая пена кипела.
А пентаметры:
Как обличаешь, смотри больше свои на дела. Ходишь с кем всегда, бойся того подопнуть8.
Сарматски новорастныя музы стопу перву, Тщащуюся Парнас во обитель вечну заяти, Христе царю, приими и, благоволив тебе с отцем,
Сии стихи коль славенского языка свойству противны всяк видеть может, кто оный разумеет. Однако не могу я и оных сим предпочитать, в которых все односложные слова за долгие почитаются. Причина сего всякому россиянину известна. Кто будет протягивать единосложные союзы и многие во многих случаях предлоги? Самые имена, местоимения и наречия, стоя при других словах, свою силу теряют; например: за сто лет; под мост упал; ревет как лев; что ты знаешь? По оному королларию, в котором сие правило счастливо предложено10, сочиненные стихи, хотя быть гексаметрами, в истые и изрядные, из анапестов и ямбов состоящие пентаметры попали, например:
Невозможно сердцу, ах! не иметь печали".
По моему мнению, наши единосложные слова иные всегда долги, как: бог, храм, свят, иные кратки, например союзы: же, да, и, а иные иногда кратки, иногда долги, на - пример: на море, по году, на волю, по горе.
Второе правило: во всех российских правильных стихах, долгих и коротких, надлежит нашему языку свой - ственные стопы, определенным числом и порядком учреж - денные, употреблять. Оные каковы быть должны, свойство в нашем языке находящихся слов оному учит. Доброхот - ная природа как во всем, так и в оных, довольное Рос - сии дала изобилие. В сокровище нашего языка имеем мы долгих и кратких речений неисчерпаемое богатство, так что в наши стихи без всякия нужды двоесложные и трое - сложные стопы внести, и в том грекам, римлянам, немцам и другим народам, в версификации правильно поступаю-щим, последовать можем. Не знаю, чего бы ради иного наши гексаметры и все другие стихи, с одной стороны, так запереть, чтобы они ни больше, ни меньше определенного числа слогов не имели12, а с другой,- такую волю дать, чтобы вместо хорея свободно было положить ямба, пирри - хия и спондея, а следовательно, и всякую прозу стихом называть, как только разве последуя на рифмы кончащим-ся польским и французским строчкам? Неосновательное оное употребление, которое в Московские школы13 из Польши принесено, никакого нашему стихосложению закона и правил дать не может. Как оным стихам после-довать, о которых правильном порядке тех же творцы не радеют? Французы, которые во всем хотят натурально по-сгупать, однако почти всегда противно своему намерению чинят, нам в том, что до стоп надлежит, примером быть не могут, понеже, надеясь на свою фантазию, а не на прави-ла, толь криво и косо в своих стихах слова склеивают, что ни прозой, ни стихами назвать нельзя. И хотя они так же, как и немцы; могли бы стопы употреблять, что сама приро-да иногда им в рот кладет, как видно в первой строфе оды, которую Боало Депро на сдачу Намура сочинил14:
Quelle docte et sainte ivresse Aujourd’hui me fait la loi? Chastes Nymfes du Permesse etc.,
[Какое ученое и священное пьянство дает мне днесь закон? Чистые пермесские музы...]15
однако нежные те господа, на то не смотря, почти однеми рифмами себя довольствуют. Пристойным весьма симболом французскую поэзию некто изобразил, представив оную на театре под видом некоторыя женщины, что, сугорбив-шись и раскарячившись, при музыке играющего на скрыпице сатира танцует. Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодро-стию и героическим звоном греческому, латинскому и не-мецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную версификацию иметь может. Сие толь долго пренебреженное счастие чтобы совсем в забвении не осталось, умыслил я наши правильные стихи из некоторых определенных стоп составлять и от тех, как в вышеозначенных трех языках обыкновенно, оным имена дать.
Первый род стихов называю ямбическим, который из одних только ямбов состоит:
Белеет, будто снег, лицом.
Второй - анапестическим, в котором только одни анапесты находятся:
Начертан многократно в бегущих волнах.
Третий - из ямбов и анапестов смешанным, в котором по нужде или произволению, поставлены быть могут, случится:
Во пищу себе червой хватать.
Четвертый - хореическим, что одни хореи составляют:
Свет мой, знаю, что пылает. Мне моя не служит доля.
Пятый - дактилическим, который из единых только дактилей состоит:
Вьется кругами змия по траве, обновившись в расселине.
Шестой - из хореев и дактилей смешанным, где по нужде или по изволению, ту и другую употреблять можно стопу.
Ежель боится, кто не стал бы силен безмерно.
Сим образом расположив правильные наши стихи нахожу шесть родов гексаметров, столько ж родов пента - метров, тетраметров, триметров и диметров, а следователь - но, всех тридцать родов.
Неправильными и вольными стихами те называю, в которых вместо ямба или хорея можно пиррихия положить. Оные стихи употребляю я только в песнях, где всегда определенное число слогов быть надлежит. Например, в сем стихе вместо ямба пиррихий положен:
Цветы, румянец умножайте.
А здесь вместо хорея:
Солнцева сестра забыла.
Хорея вместо ямба и ямба вместо хорея в вольных сти-хах употребляю я очень редко, да и то ради необходимыя нужды или великия скорости, понеже они совсем друг другу противны.
Что до цезуры надлежит, оную, как мне видится, в средине правильных наших стихов употреблять и остав-
лять можно. Долженствует ли она в нашем гексаметре для одного только отдыху быть неотменно, то может рассу - дить всяк по своей силе. Тому в своих стихах оную всегда оставить позволено, кто одним духом тринадцати слогов прочитать не может. За наилучшие, велелепнейшие и к сочинению легчайшие, во всех случаях скорость и тихость действия и состояния всякого пристрастия изобразить на-испособнейшие оные стихи почитаю, которые из анапестов и ямбов состоят.
Чистые ямбические стихи хотя и трудновато сочинять, однако, поднимаяся тихо вверх, материи благородство, ве-колепие и высоту умножают. Оных нигде не можно лучше употреблять, как в торжественных одах, что я в моей нынешней и учинил. Очень также способны и падающие, из или из хореев и дактилев составленные стихи, к изобра-жению крепких и слабых аффектов , скорых и тихих действий быть видятся. Пример скорого и ярого действия:
Бревна катайте наверх, каменья и горы валите,
Лес бросайте, живучий выжав дух, задавите.
Прочие роды стихов, рассуждая состояние и важность материи, также очень пристойно употреблять можно, о чем подробну упоминать для краткости времени оставляю.
Третие: российские стихи красно и свойственно на мужеские, женские и три литеры гласные16, в себе имеющие рифмы, подобные италианским, могут кончиться. Хотя его до сего времени только одне женские рифмы в российских стихах употребляемы были, а мужеские и от третьего слога начинающиеся заказаны, однако сей заказ толь праведен и нашей версификации так свойственен и природен, как ежели бы кто обеими ногами здоровому человеку всегда на одной скакать велел. Оное правило начало свое имеет, как видно, в Польше, откуду, пришед в Москву, нарочито вкоренилось17. Неосновательному оному обыкновению так мало можно последовать, как самим польским рифмам, которые не могут иными быть, как только женскими, понеже все польские слова, выключая некоторые односложные, силу над предкончаемом слоге имеют. В нашем языке толь же довольно на последнем и третием, коль над предкончаемом слоге силу имеющих слов находится; то для чего нам оное богатство пренебрегать, без всякия причины самовольную нищету терпеть и только однеми женскими побрякивать, а мужеских бодрость и силу, тригласных устремление и высоту оставлять? Причины тому никакой не вижу, для чего бы мужеские рифмы толь смешны и подлы были, чтобы их только в комическом и сатирическом стихе, да и то еще редко, употреблять можно было? И чем бы святее сии женские рифмы: красовулях, ходулях16 следующих мужеских: восток, вы сок были? По моему мнению, подлость рифмов не в том состоит, что они больше или меньше слогов имеют, но что оных слова подлое или простое что значат.
Четвертое: российские стихи так же кстати, красно и свойственно сочетаваться могут, как и немецкие. Понеже мы мужеские, женские и тригласные рифмы иметь можем, то услаждающая всегда человеческие чувства перемена оные меж собою перемешивать пристойно велит, что я почти во всех моих стихах чинил. Подлинно, что всякому, кто одне женские рифмы употребляет, сочетание и пере - мешка стихов странны кажутся, однако ежели бы он к сему только применился, то скоро бы увидел, что оное толь же приятно и красно, коль в других европейских языках. Никогда бы мужеская рифма перед женскою не показалася, как дряхлый, черный и девяносто лет старый арап перед наипокланяемою, наинежною и самым цветом младости сияющею европейскою красавицею19.
Здесь предлагаю я некоторые строфы из моих стихов в пример стоп и сочетания. Тетраметры, из анапестов и ямбов сложенные:
На восходе солнце как зардится, Вылетает вспыльчиво хищный всток. Глаза кровавы, сам вертится; Удара не сносит север в бок, Господство дает своему победителю, Пресильному вод морских возбудителю. Свои тот зыби на прежни возводит, Являет полность силы своей, Что южной страной владеет всей, Индийски быстро острова проходит.
Вольные вставающие тетраметры:
Одна с Нарциссом мне судьбина, Однако с ним любовь моя: Хоть я не сам тоя причина, Люблю Миртиллу, как себя.
Вольные падающие тетраметры:
Нимфы окол нас кругами Танцевали поючи, Всплескиваючи руками, Нашей искренней любви
Веселяся привечали
И цветами нас венчали.
Ямбические триметры:
Весна тепло ведет, Приятный запад веет, Всю землю солнце греет; В моем лишь сердце лед, Грусть прочь забавы бьет.
Но, мои господа, опасался, чтобы неважным сим моим письмом вам очень долго не наскучить, с покорным прошением заключаю. Ваше великодушие, ежели мои предложенные о российской версификации мнения нашему языку не свойственны и не пристойны, меня извинит. Не с иным коим намерением я сие учинить дерзнул, как только чтобы оных благосклонное исправление или беспристрастное подкрепление для большего к поэзии поощрения от вас получить, чего несомненно надеясь, остаюсь, почтеннейшие господа,
ваш покорнейший слуга Михайло Ломоносов.
Примечания
1 ...над неприятелями победа...- Речь идет о взятии турецкой крепости Хотин в августе 1739 г.
2 То есть о стихосложении.
3 Ударение.
4 Мелетий Смотрицкий - видный украинский писатель XVII в., автор «Грамматики» (1619, 1648, 1721), которую имеет здесь в виду Ломоносов. Смотрицкий при делении гласных на долгие и краткие механически применил к русскому алфавиту греческие правила.
5 Мацей Стрыйковский - польский писатель XVI в., автор книги «Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси» (1582).
6 Великий римский поэт Публий Овидий Назон
(43 г. до н. э.-
ок. 18 г. н. э.). «Послания с Понта» или «Письма с Понта» написаны им в ссылке, на черноморском побережье .
7 Ныне Констанца.
8 Счастлива красна... подопнуть.
- Оба двустишия принадлежат
.
10 ...сие правило счастливо предложено... - имеется в виду «Новый и краткий способ» , где говорится, что «все речения единосложные не могут быть, как токмо долгие».
" ...не иметь печали - стих Тредиаковского, приведенный им как пример гекзаметра.
12 ...числа слогов не имели...-
Ломоносов возражает Тредиаков-
скому, который признавал только тринадцатисложную стихо - творную строку.
13 ...в Московские школы...-
Имеется в виду московская Сла-
вяно-греко-латинская академия.
14 ...на сдачу Намура сочинил:...- Ода Буало «На взятие Намюра».
15 Какое... музы...- перевод Ломоносова.
16 ...три литеры гласные...- речь идет о дактилическом окончании.
17 ...нарочито вкоренилось. - Силлабическое стихотворство приобрело популярность на Руси с XVII в., особенно усилиями Симеона Полоцкого .
18 ...красовулях, ходулях... - рифмы из «Нового и краткого способа» Тредиаковского.
19 ...дряхлый... арап... европейскою красавицею -
намек на слова
из «Нового и краткого способа».
Цитируется по: Ломоносов пользы общества… М.: Советская Россия, 1990.
