Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:
ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ
ПРОСТО ОЧЕНЬ
ОН ДОЛЖЕН
ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ
Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.
Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.
И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?
Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…
Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.
Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:
В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ
ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ
Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»
Мы видим людей в стихах Тилля голыми, в жажде, в одиночестве, в глумлении и ненависти. Наконец, раз за разом читая и сортируя, я думал, что здесь есть всё: несравненные, убедительные раны самоутверждения. И вот, позади этой мантры отрицания «нет», если охватить всё вместе, обнаруживается большое настойчивое «да».
Мы чувствуем в героях Тилля поэтов, с текстами которых он рос дома: это Бертольд Брехт, Конрад Фердинанд Мейер, прозектор Готфрид Бенн. И мы чувствуем в этих историях (потому что подчас эпические истории часто есть в самых маленьких стихотворениях) героев нашего времени – рассказчика современных событий катастроф жизни, швейцарского журналиста Эрвина Коха, чьи «Wahre Geschichten» («Правдивые истории») под названием «Was das Leben mit der Liebe macht» («Что делает жизнь с любовью») принадлежат к любимым книгам Тилля.
Мы редактировали тексты совместно и молниеносно, но чтобы читатель смог проникнуться к ним любовью, они теперь, возможно, задним числом требуют корректуры (слишком поздно, слишком поздно), потому что по крайней мере некоторые стихотворения – это нарушение общественного порядка. Кто хочет искать, тот найдет здесь: ломанные схемы рифм, ломанный ритм, ту или иную как будто непроизвольную перестановку звуков. А по существу: сексуальная эксплуатация, дискриминация по возрасту, и, и, и … Вообще: кто хочет читать этичные стихи, тот разочарованно склонит свою голову и будет тихо плакать. Кто, однако, вместо этого хорошо присмотрится, тот будет щедро вознагражден. Он констатирует, что лирическое Я в этих часто неистовых текстах, обращенных как к читательницам, так и к читателям в каждой строке, всё же, прежде всего, подает на подносе собственное, нежное сердце.
Я описал Тилля как Кинг-Конга немецкой современной культуры. Также в этих стихотворениях бушует уязвимый, но очень чувствительный неистовый берсерк со своей любимой блондинкой в лапах, несущийся через города или, пожалуй, даже как последний киногерой пират через все воды мирового океана. Кто бы ответил на крик Кинг-Конга о любви любовью? Зверь должен умереть. Тилль сам отвечает этому зверю, и в этом его ответ созвучен всему творчеству Rammstein: я разочарован. Для чудовищ такого вида, о которых в своей книге рассказывает Тилль, есть одно высказывание громогласного Жоржа Симеона. Я поставил это выражение в коллекцию интервью, потому что все эти люди, с которыми я встречался для разговора, были объединены трагическим, комическим, но в действительности всегда разрушительным сражением против несчастья своего существования: «Человек до того плохо приспособлен для жизни, что можно было бы сделать из него сверхчеловека, если бы он видел в себе обвиняемого вместо жертвы».
Нет, менять здесь нечего. Но, естественно, мы вместе работали над стихами, это была в каждом случае лишь самая малость – пропуски, новые заголовки. Я провел с Rammstein несколько недель летом 2002 года – они были с туром в США – и сделал репортаж для SZMagazins. Я вспоминал, наряду со знойно-горячими концертами, прежде всего: патологическую робость Тилля, когда поклонники бежали к нему сломя голову. А также его настоящую панику, когда журналисты бежали за ним… И я вспоминаю вечера с Тиллем в гостиничных комплексах на побережье Тихого океана, в Денвере, Далласе, Фениксе и Сан-Антонио. Причудливые крошечные распутные пташки заглядывали нам в глаза из-за края барной стойки у бассейна. Был и ледяной Budweiser, который запотевал, если его совсем не пили. Тилль тихо прочитал несколько строк, уставившись в свой ноутбук, потом постучал по клавиатуре, радостно оскалил зубы и прочитал еще раз, на этот раз громче.
Я сказал: «Второй вариант как-то лучше, коротко и ясно. Интересно почему?»
Тилль ответил: «Потому что теперь здесь испорчена рифма. Ритмика в конце стихотворения сорвалась. И это прекрасно».
Последний этап подготовки к печати происходил в начале лета 2013 на кухне в Мюнхене-Швабинге. Там сидели Тилль, его многолетний друг художник Маттиас Маттис и я. Было выпито несколько литров кофе, кругом лежали листы со стихотворениями Тилля, на каждом – стихи уже в более укороченном измененном варианте. И лежали черные как смоль рисунки Маттиса. Эти рисунки ни в коем случае не комментируют стихи Тилля – они снабжают эти стихотворения скорее какой-то тайной, вычерчивают вторую мелодию.
Увесистый черно-белый том с сотней стихотворений Тилля Линдеманна на двух языках, который всего за два дня разошелся тиражом почти в 15 тыс. экземпляров, я увидела за пару секунд до начала интервью. На белых страницах — текст на немецком языке, рифмованный, жесткий, порой чрезмерно откровенный. На черных — русский перевод, часто с ломаным ритмом и нарушенной рифмой, но точно переданной сутью. Как сказал в предисловии переводчик, «в этих часто неистовых текстах, он в каждой строке все же, прежде всего, подает на подносе собственное нежное сердце».
Кто это только со мной говорит?
К сожалению, это не ты.
Слова переворачиваются во рту...
О, господи, я сам с собой говорю!
— Эта книга выглядит великолепно. Но зачем она вам понадобилась, если ваши стихи и без того знают наизусть миллионы поклонников, которые поют ваши песни. Почему вы решили издать лирический сборник?
— Это совсем другое детище. Эти слова не привязаны к музыкальным произведениям, они вообще не связаны с музыкой. Это что-то, что было написано в абсолютно свободной форме.
— Нет ли в этом ответа на желание отца, чтобы сын стал поэтом?
— Знаете, когда мы говорили с отцом, я ему всякий раз отвечал: «Если из меня ничего толкового не получится, я всегда смогу стать писателем» (смеется). И это его всегда раздражало, ему казалось, что я не воспринимаю всерьез то, чем он занимается (прим. ред. — отец Тилля — Вернер Линдеманн, писатель, поэт, автор 43 книг, в том числе детских ).
— А вы воспринимали?
— Частично. Что касается людей искусства, это всегда те, кто идет как бы против системы. Отец же должен был писать многие произведения, которые продвигали социалистические идеи. Ну и кроме того, он писал произведения для детей.
— Вы в одном из интервью сказали, что рады, что у вас две дочери. Иначе сыновья непременно захотели бы быть похожими на вас. А что в этом плохого?
— О нет, своему сыну я не хотел бы пожелать такой жизни (смеется )! Но у меня есть сын, на самом деле (переходит на русский ). Очень другой! Совсем другой . А вот дочь как раз выросла похожей на
Меня. Вообще, сейчас у меня две дочери и два сына.
Солист немецкой группы Rammstein Тилль Линдеманн во время автограф-сессии в честь старта продаж сборника стихов «В тихой ночи. Лирика»
Александр Щербак/ТАСС
— В Википедии про сыновей ничего не сказано.
— К счастью, да. Там и так много лишнего написано. Но одно хорошо в Википедии — она делает меня моложе (смеется).
— Я не буду спрашивать, сколько вам лет.
— Да-да.
— Вы сейчас сказали, что люди искусства идут против системы. А что для вас свобода? Для музыканта это все-таки одно из ключевых понятий.
— Тут, конечно, есть разные виды свободы: языковая, свобода самовыражения, свобода открыто высказывать собственные мысли... Помните времена ГДР? Чтобы что-либо сказать, приходилось прибегать к разного рода аллегориям. Все время, если перевести дословно, «прятать в букете» свою мысль, скрывать за разного рода аллегориями то, что хочешь сказать на самом деле. Это сложно. Но, с другой стороны, в этом были свои преимущества. Это позволяло постоянно оставаться в поиске: как сделать так, чтобы несмотря ни на что, несмотря на цензуру, донести до людей то, что ты хочешь донести. Что произошло сейчас? Техника подачи информации, манера написания текстов стала несколько иной. Подход изменился. В моем случае, времена изменились, но навык сохранился. Правда, не в политических текстах, а в лирических. Иногда я использую слова, которых в реальной жизни не существует. Например, мне надо назвать существо женского пола, а я вместо этого напишу «треугольник чресел». На немецком, правда, это поэтичнее звучит. Словом, разного рода ограничения научили меня мыслить метафоричнее.
— То есть, свобода для вас, в первую очередь, это языковая свобода? А еще? Сейчас очень важно, в том числе в России, уметь определять границы свободы, чувствовать, когда они сжимаются. Вы, как человек двух систем, который, с одной стороны, взрослел в ГДР, а с другой, свободно обращался к миллионам с очень провокационными заявлениями, пожалуй, можете посоветовать, как тестировать систему на открытость.
— Понятно, что знать границы надо. Чувствовать, где можно начать и чем можно закончить. Но тут надо самому себе задать вопросы, есть ли для тебя какие-то вещи, которые ты не мог бы или не хотел бы сказать или сделать. Грубо говоря, чем больше ты свободы позволяешь сам себе, тем больше ее вокруг тебя. Это игра разнонаправленная, не одностороннее движение. По большому счету, с учетом того, как развиваются современные средства коммуникации, тот же самый интернет, свобода стала практически безграничной. Правда, я не знаю, к чему это приведет, потому что иногда возникает ощущение, что хорошо бы некоторые рамки все-таки присутствовали.
Александр Щербак/ТАСС
— Труднее писать более провокационные песни? Публику сложно фраппировать?
— Да, конечно. Людей стало сложнее шокировать искусством — у них есть возможность все увидеть, все узнать. У детей, у молодежи с ранних лет есть доступ к чему-то, что им, может быть, и не стоило бы видеть. Иногда бывает так. Ты берешь какую-то тему и думаешь: да, вот оно! Это то, что шокирует. А те самые молодые люди смотрят на это дело и равнодушно зевают: скучно. Вот. Так и замечаешь, что постарел (смеется).
— Ваша популярность все равно огромна. В России в том числе. В Рунете вообще этой осенью только и обсуждали русский клип Rammstein на музыку Михаила Боярского. Если вам не показывали, я вам сейчас покажу. Довольно быстро выяснилось, что это один актер и ведущий, Александр Пушной, спел в стиле Rammstein песню другого актера, Михаила Боярского. Но факт остается фактом: количество просмотров невероятное. И вероятность того, что Rammstein снял клип в России, воспринимается всерьез и на ура.
— Ну что я могу сказать, мы работаем над этим.
— Летом, правда, после ситуации с портретом Путина на футболке и золотым телефоном, вы говорили, что Rammstein в Россию больше ни ногой. Но не прошло и полгода...
— Нет, нет, нет (перебивает по-русски). Такого мы не говорили. Это опять интернет.
— То есть с удовольствием ехали в Россию представлять книгу?
— Еще бы! Я люблю Россию и всегда с удовольствием сюда приезжаю. А все остальное, что там творилось, — это фуфло. И меня не интересует. Честно говоря, ежедневно где-то в мире появляется какая-то хрень, которую обо мне пишут. Не на все же обращать внимание. Так что я приехал не просто с удовольствием, а с огромным удовольствием.
Тилль Линдеманн. «В тихой ночи. Лирика»
пресс-служба издательства Эксмо
— Я знаю, что вы могли приехать в Москву на Олимпиаду-80 в составе сборной по плаванию, но этого не произошло. Не жалеете?
— Ну, во-первых, тогда проводилось большое количество соревнований, и мне частенько доводилось приезжать в Советский Союз. Постоянно проводились русско-немецкие игры, когда советская команда отправлялась в Германию, немецкая команда приезжала в Россию. К тому моменту я знал и Москву, и Санкт-Петербург. И Новосибирск! Мы два дня ехали в поезде. И это был вообще единственный раз, когда мне довелось спать в поезде (смеется). Мы наливали чай из этого специального самовара в поезде, как же он называется... титан . В каждом вагоне была такая бабушка , которая наливала чай и очень ругалась, когда шумели в купе, а мы, конечно, шумели. А потом вдруг объявляют, что олимпиада будет не в Лос-Анджелесе, не в Сиднее, не в какой-то другой капиталистической стране, где мы никогда не были, а в Москве. (переходит на русский) Пфф! Москва еще раз! Скучно! (смеется). У меня тогда была черепная травма очень неприятная, и мне, да, пришлось завершить спортивную карьеру.
— Спорт сейчас какую роль играет в вашей жизни?
— Сейчас расскажу самое главное. Вся Германия сходит с ума по футболу. А я футбол не смотрю. И я на самом деле очень благодарен любви немцев к футболу. Когда играет национальная команда — города пустеют. Одно удовольствие ездить по улицам! Ни людей, ни машин, ни полицейских (смеется). Это мое любимое время для прогулок — город-призрак.
— Главное, вовремя вернуться. До того, как матч кончится.
— Это точно. После игры по-другому все выглядит. Ну а если про меня говорить, поскольку я сам занимаюсь плаванием, мне интересно следить, кто как плавает, ну и высмеивать их, да.
— Давайте вернемся к книге. Расскажите немного о ней, о ее структуре. Что это за тексты, когда они были написаны, как вообще получилось это издание?
— На самом деле это уже вторая книга, первая называлась «Messer» («Нож») и здесь, в России, пока не опубликована. Надеюсь, что ее еще издадут. И вот для нее я материал собирал фактически 20 лет. «В тихой ночи» написана гораздо быстрее — лет за пять. И ее опубликовали в Германии уже три года назад.
— Хорошо продается?
— В Германии она продается неплохо для сборника стихов. Я считаю, даже хорошо. Что касается России, это какой-то фантастический успех. Потому что в книжных магазинах уже раскупили весь тираж.
— Ваш агент показывает, что у меня остался последний вопрос. И меня не простят ваши поклонники, если я не спрошу, когда будет следующий концерт Rammstein в России.
— Давай я тебе покажу (достает из кармана телефон и открывает календарь с расписанием). Вот смотри, июнь. Сначала четвертого числа Таллин, а потом 9-го, 10-го и 11-го июня — Россия.
В тот же вечер актеры столичного «Гоголь-центра» представили стихи Линдеманна в формате авангардного поэтического спектакля — динамичного и провокационного. С драматургией, световыми эффектами и нестандартной сценографией. И все это, по сути, ради единственного зрителя, хотя зал на этом закрытом показе был набит битком.
Прямо передо мной, кстати, сидели переводчики «В тихой ночи» , и интерпретацию каждого текста встречали с неподдельным восторгом. Говорят, Тилль лично утвердил режиссера для спектакля по своей книге после того, как увидел чтение Никиты Кукушкина.
Тилль Линдеманн
В тихой ночи. Лирика
Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:
ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ
ПРОСТО ОЧЕНЬ
ОН ДОЛЖЕН
ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ
Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.
Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.
И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?
Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…
Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.
Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:
В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ
ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ
Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»
Мы видим людей в стихах Тилля голыми, в жажде, в одиночестве, в глумлении и ненависти. Наконец, раз за разом читая и сортируя, я думал, что здесь есть всё: несравненные, убедительные раны самоутверждения. И вот, позади этой мантры отрицания «нет», если охватить всё вместе, обнаруживается большое настойчивое «да».
Мы чувствуем в героях Тилля поэтов, с текстами которых он рос дома: это Бертольд Брехт, Конрад Фердинанд Мейер, прозектор Готфрид Бенн. И мы чувствуем в этих историях (потому что подчас эпические истории часто есть в самых маленьких стихотворениях) героев нашего времени – рассказчика современных событий катастроф жизни, швейцарского журналиста Эрвина Коха, чьи «Wahre Geschichten» («Правдивые истории») под названием «Was das Leben mit der Liebe macht» («Что делает жизнь с любовью») принадлежат к любимым книгам Тилля.
Мы редактировали тексты совместно и молниеносно, но чтобы читатель смог проникнуться к ним любовью, они теперь, возможно, задним числом требуют корректуры (слишком поздно, слишком поздно), потому что по крайней мере некоторые стихотворения – это нарушение общественного порядка. Кто хочет искать, тот найдет здесь: ломанные схемы рифм, ломанный ритм, ту или иную как будто непроизвольную перестановку звуков. А по существу: сексуальная эксплуатация, дискриминация по возрасту, и, и, и … Вообще: кто хочет читать этичные стихи, тот разочарованно склонит свою голову и будет тихо плакать. Кто, однако, вместо этого хорошо присмотрится, тот будет щедро вознагражден. Он констатирует, что лирическое Я в этих часто неистовых текстах, обращенных как к читательницам, так и к читателям в каждой строке, всё же, прежде всего, подает на подносе собственное, нежное сердце.
Я описал Тилля как Кинг-Конга немецкой современной культуры. Также в этих стихотворениях бушует уязвимый, но очень чувствительный неистовый берсерк со своей любимой блондинкой в лапах, несущийся через города или, пожалуй, даже как последний киногерой пират через все воды мирового океана. Кто бы ответил на крик Кинг-Конга о любви любовью? Зверь должен умереть. Тилль сам отвечает этому зверю, и в этом его ответ созвучен всему творчеству Rammstein: я разочарован. Для чудовищ такого вида, о которых в своей книге рассказывает Тилль, есть одно высказывание громогласного Жоржа Симеона. Я поставил это выражение в коллекцию интервью, потому что все эти люди, с которыми я встречался для разговора, были объединены трагическим, комическим, но в действительности всегда разрушительным сражением против несчастья своего существования: «Человек до того плохо приспособлен для жизни, что можно было бы сделать из него сверхчеловека, если бы он видел в себе обвиняемого вместо жертвы».
Нет, менять здесь нечего. Но, естественно, мы вместе работали над стихами, это была в каждом случае лишь самая малость – пропуски, новые заголовки. Я провел с Rammstein несколько недель летом 2002 года – они были с туром в США – и сделал репортаж для SZMagazins. Я вспоминал, наряду со знойно-горячими концертами, прежде всего: патологическую робость Тилля, когда поклонники бежали к нему сломя голову. А также его настоящую панику, когда журналисты бежали за ним… И я вспоминаю вечера с Тиллем в гостиничных комплексах на побережье Тихого океана, в Денвере, Далласе, Фениксе и Сан-Антонио. Причудливые крошечные распутные пташки заглядывали нам в глаза из-за края барной стойки у бассейна. Был и ледяной Budweiser, который запотевал, если его совсем не пили. Тилль тихо прочитал несколько строк, уставившись в свой ноутбук, потом постучал по клавиатуре, радостно оскалил зубы и прочитал еще раз, на этот раз громче.
Я сказал: «Второй вариант как-то лучше, коротко и ясно. Интересно почему?»
Тилль ответил: «Потому что теперь здесь испорчена рифма. Ритмика в конце стихотворения сорвалась. И это прекрасно».
Последний этап подготовки к печати происходил в начале лета 2013 на кухне в Мюнхене-Швабинге. Там сидели Тилль, его многолетний друг художник Маттиас Маттис и я. Было выпито несколько литров кофе, кругом лежали листы со стихотворениями Тилля, на каждом – стихи уже в более укороченном измененном варианте. И лежали черные как смоль рисунки Маттиса. Эти рисунки ни в коем случае не комментируют стихи Тилля – они снабжают эти стихотворения скорее какой-то тайной, вычерчивают вторую мелодию.
Мне приходит на ум этот финал в Мюнхене как реприза нашего первого вечера в Берлине годом ранее. Скромная картонная коробка с текстами Тиля, стоявшая на моей берлинской кровати в отеле, которую прилив выбросил на сушу: поэзия великого кораблекрушения наших дней.
Александр Горков Мюнхен, лето 2013
СИМФОНИЯ
Идолопоклонство на слуху:
Все ваши скрипки, ваши трубы…
Меня покиньте, жить я высоко
и глубоко хочу
Вот дырка в заднице моей, смотрите –
Входите
IHR LEUTE SEHT HER
MEIN LEBEN SCHEINT SCHWER
STEHLE UND LÜGE
VERRATE UND BETRÜGE
DOCH MORGEN WERD ICH FRÜH AUFSTEHEN
MIT SCHÄTZEN IN DEN SÜDEN ZIEHEN
Тилль Линдеманн
В тихой ночи. Лирика
Одно из ранних стихотворений Линдеманна 1972 года называется «Щелкунчик». Тиллю было 9 лет, когда он написал:
ОН ЩЁЛКАЕТ КАЖДЫЙ ОРЕХ
ПРОСТО ОЧЕНЬ
ОН ДОЛЖЕН
ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ
Отец Тилля, ныне покойный детский писатель Вернер Линдеманн, это стихотворение маленького сына включил в свой автобиографический роман. Тилль Линдеманн – весь в этом, как в детстве, в своих лирических принципах: страсть, беспощадность, неутомимость, раздробленность, фатализм.
Несколько лет назад я спросил Тилля, пишет ли он по-прежнему стихи, помимо своих текстов для Rammstein? «Щелкунчик» девятилетнего поэта, который произвел на меня неизгладимое впечатление, напомнил мне лирический сборник Messer («Нож») 2005 года, в котором я тогда нашел неподдельное сокровище: тонкую связь, наподобие пуповины, между внешним и внутренним бытием обожаемого всеми поклонниками фронтмена и пиротехника. Я, собственно, никогда не считал Rammstein только рок-группой, для меня их песни – «произведение искусства», а поэтический язык Тилля – словно огнемет, извергающий пламя радости, ярости и музыки.
И сама музыка часто сопровождается лирическими перевитыми узорами. Если вы видели выступление Rammstein в Париже или Хьюстоне, если вы видели, как многие тысячи людей показывают на Тилля и ревут на немецком «Du hasst mich», то перед вами возникал вопрос некоего особого универсального языка. Какой еще немецкий художник слова способен изобрести в наше время лирику, которую понимают люди в Мюнхене и Берлине так же, как и в России, Мексике, Франции или США?
Прежде чем мы встретились в Берлине, папка со стихами Тилля лежала на моей кровати в отеле. Он доверил мне их, чтобы я прочитал. И я читал. И читал. И читал. Мы тогда не обмолвились ни словом об этих стихах. Тилль часто обращается к теме природы, на которой он вырос и в чей покой он убегает. Он находит там, в тишине лесов и озер, особый язык, слова которого тут же хочется записать, красоту которого так хочется присвоить себе…
Так это началось. Потом появилось больше стихов. Как приливы. Приливы и отливы. Громкие и тихие. Грубые и нежные.
Собранные здесь стихи звенят, как царапание по льду в холодной ночи. При этом здесь есть настоящие монстры, комическая бойня, множество скверных вещей, немного резни – и потом снова ласковые миниатюры. Ласковые? Смеем ли мы употреблять это слово после “Zärtliche Cousinen, Teil III”? Поэзия Тилля, однако, проявляется как в ярких, так и тихих моментах, буйных, только кажущихся неловкими, негибкими, после которых вдруг льются равномерные строки лирики, становясь ясными, педантично отточенными:
В БЕЗМОЛВНОЙ НОЧИ ЧЕЛОВЕК ПЛАЧЕТ
ПОТОМУ ЧТО У НЕГО ЕСТЬ ПАМЯТЬ
Как-то долгим вечером я прочел эти и другие строки актеру Маттиасу Брандту. На следующий день Маттиас написал мне по электронной почте: «Самое интересное в этих стихах то, что едва ли кто-то предположит, что они Тилля Линдеманна. При этом так много тишины и глубины и комизма в этой поэзии, как и в текстах Rammstein. Эти стихи легендарны. Для актера они являются, так сказать, раем. Они звучат так, как будто кто-то сорвал тексты песен Rammstein и положил их под цветочный пресс. Это чистый Линдеманн – гербарий!»
Мы видим людей в стихах Тилля голыми, в жажде, в одиночестве, в глумлении и ненависти. Наконец, раз за разом читая и сортируя, я думал, что здесь есть всё: несравненные, убедительные раны самоутверждения. И вот, позади этой мантры отрицания «нет», если охватить всё вместе, обнаруживается большое настойчивое «да».
Мы чувствуем в героях Тилля поэтов, с текстами которых он рос дома: это Бертольд Брехт, Конрад Фердинанд Мейер, прозектор Готфрид Бенн. И мы чувствуем в этих историях (потому что подчас эпические истории часто есть в самых маленьких стихотворениях) героев нашего времени – рассказчика современных событий катастроф жизни, швейцарского журналиста Эрвина Коха, чьи «Wahre Geschichten» («Правдивые истории») под названием «Was das Leben mit der Liebe macht» («Что делает жизнь с любовью») принадлежат к любимым книгам Тилля.
Мы редактировали тексты совместно и молниеносно, но чтобы читатель смог проникнуться к ним любовью, они теперь, возможно, задним числом требуют корректуры (слишком поздно, слишком поздно), потому что по крайней мере некоторые стихотворения – это нарушение общественного порядка. Кто хочет искать, тот найдет здесь: ломанные схемы рифм, ломанный ритм, ту или иную как будто непроизвольную перестановку звуков. А по существу: сексуальная эксплуатация, дискриминация по возрасту, и, и, и … Вообще: кто хочет читать этичные стихи, тот разочарованно склонит свою голову и будет тихо плакать. Кто, однако, вместо этого хорошо присмотрится, тот будет щедро вознагражден. Он констатирует, что лирическое Я в этих часто неистовых текстах, обращенных как к читательницам, так и к читателям в каждой строке, всё же, прежде всего, подает на подносе собственное, нежное сердце.
